мать сбежала с южанином, а теперь его самого Лиа таскает по дальним окраинам. Мало ли какие семена он принес из Асталы?

— Ай, перестань, никто не дает им уходить далеко, да и пусть говорит — лишь напугает Югом, — Лачи обнял жену за плечи. Нет, все же в Саати жизненной силы было довольно, и дети у них с женой здоровые, умные и подвижные, а остальное им он обеспечит. Продолжил:

— После того, как полукровка едва не сорвал обряд, это разумно — увести его от гнева Лайа. Она придает всем старинным обрядам такое значение, будто мир без них рухнет. И, кстати, знаешь… мои люди нашли ту медвежью скалу! Даже нарисовали, я потом тебе покажу. Она на границах Тейит и у нас ее всегда звали тапиром. А потом часть ее обвалилась, и скала стала — вылитый медведь. Меньше двадцати весен назад это произошло, неудивительно, что не вспомнили сразу — места там довольно глухие. В тех краях погиб Уатта Тайау… а я ведь помню его, будто послы приезжали вчера.

— А я думала вчера… — Саати медленно провела рукой по волосам, ее излюбленный жест, когда размышляла. — Огонь, большая река, земли Асталы невдалеке… если это была река Иска?

— Любимая, я тоже об этом подумал, но это же невозможно. Леса горят каждый год, как и равнинная трава. Чтобы погибнуть, человеку, увы, хватит и небольшого пожара. Мальчишка вспомнил, что видел каменную медвежью морду, но это далеко от реки Иска. С чего бы их понесло из одного места в другое? Потом, он утверждал, что в огне погибла его мать, но на реке было такое, что думать страшно… как бы он сам выжил? Соль была почти лишена Силы, она бы не спасла сына, задержав пламя.

— А с чего ты взял, что больше с ней никого не было? Да хоть тот южанин, ее избранник, — возразила Саати. — В посольскую свиту не берут слабых.

— Любовь моя, на реке Иска погибли двадцать опытных разведчиков, и они…

— На них пришелся удар! Но где-то же должен был закончиться этот пожар! — рассердилась Саати. — Верно говорят, что разум мужчины подобен грис у закрытой калитки — если по прямой не войти, так и будет стоять, даже если по сторонам калитки забора нет!

— Погоди-ка, я должен подумать, — Лачи отстранил жену, отошел на пару шагов. — Ты что-то сказала такое, или это сказал я сам… неуловимое, но очень важное.

— Ну не забор же, — она засмеялась, морщинка между бровей разгладилась. — Грис? Обвал? Разведчики?

— Точно! Обвал и южане! Вернее, тот, с кем сбежала Соль. Я ведь совсем забыл — именно его пытались обвинять в том, что подкуплен нами и столкнул валун на сына Главы Совета Асталы. Нами! Жаль, тогда ты еще не была моей женой, посмеялись бы вместе. За годы эта история вылетела из головы. Мне обвинение показалось такой ерундой… и доказательств не было никаких. С тем же успехом там могли неудачно сделать подкоп кроты. Впрочем, южане унялись быстро, тоже поняли, что ничего не докажут.

Лачи радовался, как ребенок — даже его собственные дети на террасе казались сейчас унылыми по сравнению с ним. Саати удивленно смотрела на мужа:

— Так что же? Теперь я не понимаю тебя.

— Ты сказала, что мать полукровки была не одна во время пожара. Если тот мужчина… ох, как же его звали! если я вообще это знал — был с ней… Необходимо, чтобы Огонек вспомнил своего отца. Я поговорю с Лайа, пообещаю ей что-нибудь, пусть удвоят усилия…

— Ты так оживился… тебе не все равно, рожден он от того, из свиты, или другого южанина? Может, она их сменила десяток.

— Десяток не подходит по возрасту мальчишки, да и Соль была скромной, хотя нельзя ничего утверждать, конечно. Если именно тот, из посольства — то ведь это отца Огонька обвиняли в убийстве отца Кайе Тайау!

— А если пожар был на реке Иска, родители — или мать полукровки погибли уже от его огня, — тихо докончила Саати.

**

Не сразу целительница и Огонек прибыли к Ауста; на подходах Лиа перехватила знакомая — красильщица, судя по неотмытым багряным пятнам кошенили на руках. На сей раз пациентом стала маленькая девочка, засорившая глаз. Обрадованные помощью родители вручили Лиа корзину с лепешками и маленькими желтыми клубнями, и теперь подросток нес ее к дому бабушки. Огонек намеревался побыть там совсем немного, и вернуться в другое свое обиталище, куда Атали обещала принести новые записи.

Боль копьем пронзила правую половину спины. Охнув, Огонек упал на колени, ткнулся лицом в корзину, не в силах ни согнуться, ни разогнуться. “Умираю”, — мелькнуло в голове. Ничего не видел, только синие и алые круги вращались бешено.

— Мальчик, что ты? Что с тобой?! — Руки Лиа подхватили его, голос доносился как через ватную стену.

— Копье…

— Что ты, какое копье? — почти закричала целительница.

— Там… больно… — он повалился вперед, едва не сбив маленькую женщину с ног.

Потом, лежа в ее домике, он не решался двинуться, хотя острая боль прошла. Теперь мышцы ныли несильно, почти не мешая. Только сильная слабость, будто шел трое суток подряд, не отдыхая. Не помнил ничего за последние часы, даже как Лиа с помощью соседа дотащила его в дом — не помнил.

— Что это было, аньу?

— Я не знаю, маленький… Я подумала — может, змея укусила, но нет.

— Нет, не змея. Но я был уверен… мне было так… — растерянный, он уткнулся носом в подушку. Вздрогнули губы. Напугать Лиа… хорош, нечего сказать.

Прохладная рука легла ему на локоть.

— Так бывает, малыш. Мы лечим людей и приходится видеть — плохо может стать любому, и молодому, и старому.

— Но я не болен. Это было что-то другое.

Стыдно было за свою слабость, ой как стыдно. Да она не раз людей в черные пещеры провожала, перед этим всю Силу до капли отдав, а тут — полсуток просидела с ним, будто он и вправду вот-вот помрет! Стыдно…

В свою комнату в Ауста он не вернулся, конечно. Когда за ним пришли, вновь заниматься с памятью, отпустить его Лиа отказалась — мол, не хочу потерять внука. Сухая, маленькая, будто вросла в порог, источая решимость; посланцы глянули на нее и сочли