у него[1941] о Ксерксе, postremus in pugna, primus in fuga [последний в битве, первый в бегстве], один из тех, что никогда не отважатся взглянуть врагу в лицо. Если человек выделяется своей силой, тогда он конечно же Самсон, новый Геркулес, а если произносит речь, тогда непременно новый Туллий или Демосфен (как сказано в Деяниях апостолов об Ироде: «это голос Бога, а не человека» <XII, 22>); если может кропать стихи, то он не иначе как Гомер, Вергилий и пр. И тогда несчастная жертва, о которой я веду речь, относит все эти панегирики на свой счет, и, если это ученый, восхваляемый за начитанность, превосходный стиль, метод и пр., он станет выматывать из себя, как паук, все свои силы, пока не изведет себя занятиями до смерти; ведь Laudatas ostendit avis Junonia pennas{1506}, слыша себе похвалу, и павлин свои перья распустит. А случись ему быть воином, столь восхваляемым за проявленную доблесть, то хотя он и impar congressus [неравный соперник], каким был Ахиллу infelix puer [неудачливый юноша] Троил, он готов сражаться с гигантом{1507}, бросается первым в пролом в стене и, подобно второму Филиппу[1942], спешит ринуться в самую гущу врагов. Ну а если вы поставите его в пример разумного домоводства, он доведет себя до нищенства, похвалите за бережливость — уморит себя до голодной смерти.

Laudataque virtus

Crescit et immensum gloria calcar habet{1508}.

[От похвал возрастет дарованье,

Слава, шпоры вонзив, к мете ускорит твой бег.]

Он безумен, безумен, безумен и никакое тпру! ему не поможет; impatiens consortis erit [и соперника он не потерпит{1509}]; он пересечет Альпы, только бы о нем говорили или чтобы поддержать свою репутацию[1943]. Похвалите честолюбца, какого-нибудь гордого принца или властелина, si plus aequo laudetur (говорит Эразм) cristas erigit, exuit hominem, Deum se putat[1944], он весь надуется от спеси и будет уже не человеком, а божеством.

Nihil est quod credere de se,

Non audet quum laudatur dis aequa potestas[1945].

[…есть ли такое, чему не поверит

Власть богоравных людей, если их осыпают хвалами.]

Какое воздействие это оказало на Александра, пожелавшего именоваться сыном Юпитера и носившего, подобно Геркулесу, львиную шкуру! А на Домициана, возжелавшего стать богом (Dominus Deus noster sic fieri jubet[1946] [Наш бог и господин так повелевает]), подобно персидским царям, чьему изображению поклонялись все приезжавшие в город Вавилон[1947]. Император Коммод был до того одурачен своими льстивыми прихлебателями, что повелел именовать себя Геркулесом{1510}. Римлянин Антоний был увенчан плющом, его возили в колеснице и поклонялись ему, как Бахусу[1948]. Фракийский царь Котис{1511} женился на богине Минерве и трижды отряжал послов, одного вслед за другим, убедиться, явилась ли она в его опочивальню[1949]. В таком же духе поступали Юпитер Менекрат[1950]{1512}, Максимин Юпитер{1513}, а его соправитель Диоклетиан{1514} стал именоваться Геркулесом, персидский царь Сапур{1515} объявил себя братом Солнца и Луны, а нынешние турецкие правители желают называться земными божествами и царями царей, подобием богов, повелителями всего, чем только можно повелевать, таковы в нынешние времена правители Китая и Татарии. Таким был и Ксеркс, который вздумал в своей stulta jactantia [дурацкой гордости] бичевать море, наложить оковы на самого Нептуна и бросить вызов горе Афон{1516}; таковы многие глупые повелители, которых льстивые прихлебатели помещают в рай для дураков. Подобный нрав свойственен всем людям, когда они занимают столь возвышенное положение или достигают наивысших почестей, совершили нечто достойное или имеют особые заслуги — восхвалять и льстить самим себе. Stultitiam suam produnt [Они обнаруживают в таких случаях свою глупость], говорит Платер[1951]; даже обычные наши коммерсанты, стоит им в чем-то преуспеть, принимаются хвастать и бахвалиться и с избытком демонстрируют свою глупость. Они обладают некоторыми способностями и прекрасно это сознают, так что вам нет нужды говорить им об этом, и вот, преисполненные чувством собственного достоинства, они шествуют, улыбаясь про себя и постоянно размышляя о своей добыче и вызываемом ими одобрении, и в конце концов доходят до безумия, совершенно утрачивая остатки здравомыслия[1952]. Петрарка (lib. I de contemptu mundi [кн. I о презрении к миру]) признается, что это присуще ему самому, а Кардано в своей пятой книге о Мудрости приводит пример с одним из своих сограждан — миланским кузнецом, неким Галеаццо де Рюбером, который, будучи восхваляем за усовершенствование инструмента Архимеда, на радостях спятил[1953]. Плутарх в своем жизнеописании Артаксеркса повествует сходную историю о некоем воине Карии (у Плутарха в описании смерти Кира{1517}), ранившем в бою царя Кира и «ставшем вследствие этого настолько заносчивым, что в непродолжительном времени утратил рассудок»[1954]. Сколько людей, лишь только какая-либо новая почесть, должность, повышение, ценное приобретение, сокровище, владение или наследство ex insperato [нежданно-негаданно] сваливается на них, от непомерной радости и постоянных размышлений о произошедшем лишаются сна или рассказывают всем о своих словах и поступках[1955]; от неожиданности случившегося они пребывают в таком упоении и состоянии тщеславного восторга, что с ними нет решительно никакого сладу. Вот почему Эпаминонд на другой день после своей победы при Левктрах «появился на людях в таком жалком и смиренном виде»[1956]{1518}; он не привел своим друзьям никакой иной причины такого своего поведения, кроме того, что, как он заметил за собой днем ранее, вел себя чересчур заносчиво и чрезмерно радовался посетившей его удаче. Мудрая и добродетельная женщина, вдовствующая королева Англии[1957] Екатерина{1519}, в частном разговоре по сходному поводу сказала, что «не хотела бы добровольно подвергнуться крайностям любой судьбы, но если бы так случилось, что она в силу необходимости должна испытать одну из них, она предпочла бы невзгоды, потому что в этом положении никогда нет недостатка в утешении, тогда как в другом состоянии недостает рассудительности и самообладания»[1958]{1520}, ведь удачливые счастливцы не способны себя обуздать.

ПОДРАЗДЕЛ XV

Любовь к знаниям, или О чрезмерных занятиях наукой. С отступлением касательно бедствий ученых, а также причин, по которым Музы меланхоличны

Леонард Фуксий (Instit., lib. 3,