цветов и птичьих песен, сумерки оглушают, и хочется петь, танцевать, кричать. А потом я знаю, что придет расплата — и все рассыплется в прах.

— И всегда, когда мы танцевали? — Внутри нее застыл ледяной ком ужаса.

— Я ухожу к реке, знаешь — там, где она разливается и другого берега не видно?

Она кивнула, отвернувшись, чтобы он не видел слез.

— Иногда что-то такое, что больше меня и неодолимо, как река, смывает страх и уносит отчаяние.

Как она могла не знать такого о человеке, за которого вышла замуж?

— У меня не хватит сил на троих. Ты мне нужен здесь, со мной.

— Я весь твой, с темной и светлой половиной. Ты думаешь, что я слаб, по глазам вижу, но я смогу с этим бороться. Только давай мне иногда побыть одному. Обещаю, что никогда больше не исчезну, ничего тебе не сказав.

— Дай мне время подумать, — ответила она. — Мне пока тяжело понять и принять это. Но я постараюсь, обещаю.

Он поднес руку к ее животу.

— Как наш ребенок?

— Скучает без папы, — ответила Николь.

Но сразу простить его не смогла. Теперь была ее очередь побыть одной.

— Похоже, что беда не приходит одна, что-то не так? — заметила Наташа, прищурившись.

Она готовила тесто на следующий день. Шлепнула его на колоду — облаком взлетела мука — и, ожидая ответа, принялась ритмично разминать тесто пальцами. — Я беременна! — бухнула Николь и разразилась слезами.

— Милая, не плачь! Это же радостная новость, разве нет?

Наташа обхватила ее белыми от муки руками, потом дала большую салфетку и крепко обнимала, пока не стихли слезы. После осторожно посадила Николь на стул. Мука была всюду — на лице Николь, на одежде, на фартуке и руках Наташи. Переглянувшись, обе женщины рассмеялись.

— Так-то лучше, сказала подруга. — А теперь рассказывай все.

Она слушала, не перебивая. Какое же это облегчение — все ей рассказать!

Наташа задумалась.

— У троюродного брата русского царя был такой же недуг. До дворцовой кухни, где я была кондитером, доходили слухи. Самый очаровательный мужчина из всех, кого я видела, — кроме Франсуа.

— Сейчас он не так очарователен.

— Неправда, твой муж по-прежнему прекрасен и полон поэзии. И он единственный мужчина, который тебе действительно нужен. Никто не совершенен, юная моя подруга. Даже ты.

Как она может становиться на сторону Франсуа?

— Тебе хотелось бы, чтобы я вместе с тобой ахала, ругалась, закатывала глаза и судачила, какие все мужчины мерзавцы? Не стану, — отрезала Наташа. — Ты на себя посмотри. Носишь в себе дитя — благословение, которого я никогда не знала. Только один Бог ведает, сколько раз я просыпалась по ночам в слезах от напрасных сожалений и бесплодной жажды. Франсуа — самый обаятельный и умный мужчина в Реймсе, и он твой муж. В России есть поговорка, что от самого яркого света — самая темная тень. Я же вижу, как он на тебя смотрит. Ни с кем и никогда ты не будешь настолько счастлива. Когда ему плохо, утешай его. Когда все хорошо, радуйтесь друг другу. Ничто не вечно. Ты понимала в глубине души, каков он, и все равно за него пошла.

Да, она все знала, но похоронила в своем сердце. Искрящееся, головокружительное веселье сменялось днями глубокого отчаяния, которое она принимала за тревогу о вине. Николь занималась делом — практичная, умелая, прямодушная и хитроумная, как ее отец. Она работала, а Франсуа мечтал.

— Каку тебя получается так ясно все видеть, Наташа?

— Живу дольше тебя, девочка, только и всего.

— Я с самой нашей свадьбы хотела тебя спросить одну вещь.

— Да?

— Как ты догадалась украсить наш свадебный торт алыми гроздьями? Откуда ты знала, что мы с Франсуа нашли именно такие грозди вдень нашей первой встречи?

По лицу Наташи пробежала тень:

— Вы нашли ярко-красные грозди? И что тебе первое пришло на ум?

— Кровь, свежая кровь. Вот когда коленку рассадишь и кровь выступит, — такой вот цвет.

— Давай считать, что это простое совпадение. Мне как-то снились похожие грозди, и их красный цвет говорил о любви. Вы оба влюблены в виноградные лозы. — Она открыла дверь, выпуская Николь. — Поздно уже, милая. А мне еще хлеб выпекать. Возвращайся к нему и будь счастлива.

Николь вышла в ночь и с легкой душой направилась в сторону дома, счастливая и встревоженная одновременно, но, на секунду обернувшись, она заметила в окне силуэт Наташи, яростно чертящей в воздухе восьмерки своим мешочком с солью.

Весь зал их большого городского дома был завален ирисами. Пышные, пушистые, ароматно-лиловые букеты стояли на столах и в вазах рядом с широкой лестницей, покрывали мраморную каминную полку, отражались в зеркалах гардеробной, выстроились в кувшинах вдоль длинного обеденного стола.

— Я их столько принес, чтобы ты все не уничтожила, — сказал Франсуа. — Где ты была? Я уже за вас волновался.

Вот это «за вас» прозвучало для Николь как волшебная музыка.

Она забросила руки ему на плечи. Невозможно на него сердиться теперь, когда он вернулся и стоит прямо перед ней. Она обожала эти темные дуги бровей, взметавшиеся вверх, когда он улыбался, а сейчас его худощавое умное лицо буквально светилось от радости, что он видит Николь.

Франсуа крепко ее обнял.

В прихожую вошел какой-то человек и, вытащив из вазы ирис, вставил себе в петлицу.

— Вдова Жубер может отдыхать весь остаток года, друг мой. Ты, я смотрю, всю теплицуу нее купил, — проговорил незнакомец.

Франсуа пожал ему руку, улыбаясь при этом Николь.

— Позволь представить тебе моего старейшего друга Луи Бона.

Копна русых волос, до смешного просторная волчья шуба и улыбка теплая, как крепкий бренди. Вошедший поклонился и поцеловал Николь руку.

— Наконец-то мой друг совершил хоть один разумный поступок, — одобрительно улыбнулся он.

— Луи только что вернулся из России, — пояснил Франсуа. — Не возражаешь, если он несколько дней поживет у нас?

— Я заплачу за ночлег сплетнями из бальных залов, выложенных янтарем, описанием мод, превосходящих самое дикое воображение, и былинами о мрачных деяниях бородатых казаков.

— Мрачных деяний вполне хватит, — ответила Николь, расстроенная, что Франсуа не будет целиком принадлежать ей, но тронутая обаянием нового друга.

Луи Бон был лучшим коммивояжером семьи Клико, и никакая ярмарка, никакой город, никакая деревня не были для него «слишком далеко». Он проезжал сотни миль по норвежской глуши ради перспективы продать десятилетний винтаж, смело пускался в невообразимо далекие русские просторы — добраться до имения богатого помещика и предложить шампанское Клико, хитроумнейшим образом купажированное самим мсье Оливье из урожая лучших поцелованных солнцем виноградников гран крю в Реймсе. Конечно,