сказала бы, что пахло отвратительно, но какой-то плесневелой сыростью точно несло, хотя в доме было сухо.

При беглом осмотре на полке в буфете нашелся радиоприемник. Наверное, именно про него говорил дядя Митяй. Сам аппарат был пластмассовый, черный, покрытый ровным слоем сероватой пыли. Прежде чем я успела руку протянуть, вездесущая Леся уже протерла корпус радиоприемника влажной салфеткой. Вот неугомонная!

Мне кажется, радиоприемнику было не меньше шестидесяти лет, а то и все сто. С отколотым краем, с потертой переносной ручкой, он был примитивен до безобразия. Всего два колесика с надписями «Настройка» и «Громкость» и клавиша «Диапазоны». И панель со шкалами и цифрами, которые мне абсолютно ничего не говорили.

За дверью раздалось предупреждающее покашливание. Мы ждали, что наконец-то появится пресловутая Изосимиха, но вошел опять дядя Митяй со стопкой постельного белья. Видимо, решил на этот раз не пугать нас своим неожиданным приходом.

— Хозяйка моя передала, — пояснил он, торжественно протягивая белье.

Мама вежливо поблагодарила. Вид у простыней и пододеяльников был лежалый, но, судя по тому, как спокойно мама забрала эту стопку, все было чистое. Или мама решила ничего не принимать близко к сердцу. Забить, проще говоря.

— Какие слова переговорил, какие недоговорил, все слова пристаньте, — пробормотал дяденька, стоило маме взяться за простыни.

Хотя, возможно, мне это только показалось. Никакого ведь смысла в его скороговорке не было. Да и к тому же он немедленно принялся объяснять, где чего лежит и как что включается.

Уже на пороге дяденька потоптался и со своим квакающим смешком, как бы оправдываясь, поставил нас в известность:

— Я, это... Мы на ночь-то запираемся, дом-то. Так что если что надобно, то пораньше темноты говорите, а то так не пустим. И вы дверь-то запирайте.

Мама вежливо кивнула (очень осторожно из-за своей мигрени) и снова поблагодарила.

— Обращайтесь, ежели что. А, и поесть приходите.

Наконец-то дяденька ушел. И дверь за собой прикрыл.

Мама снова принялась рыться у себя в сумке, пытаясь найти таблетки от головной боли.

— Куда они запропастились? Всегда же здесь были... Зато у нас есть крыша над головой, и вполне себе нормальная.

Только Леся была, как обычно, недовольна.

— Здесь все подозрительно! — бурчала она. — И хозяева подозрительные. Зачем они нас приютили? Чтобы обворовать?

Я закатила глаза и воздела руки к потолку, хотя, честно говоря, не могла не согласиться — люди здесь были подозрительные. Правда, мы и видели всего-то двух: мерзкую Клавдию Матвеевну и дяденьку Митяя. Но они оба подходили под эту категорию.

Мама изо всех сил встряхнула свою сумку и терпеливо проговорила:

— До чего же ты мнительная, Леся! Дау нас и брать- то нечего. С точки зрения преступников мы интереса не представляем.

— Откуда ты знаешь, какая точка зрения у преступников, мама? Ты же не преступник! — гнула свое Леся. — И в кровати здесь, может быть, клопы или вши!

Этого, конечно, мы с мамой никак знать не могли, поэтому переглянулись, соображая, как ответить на Лесины страшилки. Как всегда, первой придумала я:

— Если тут клопы и вши, то мы еще в машине заразились. Просто прими это как данность и смирись. — И добавила для пущей весомости: — Леся, забей!

Но успокаиваться сестра отчего-то не захотела. Наоборот, принялась бешено чесать голову и ныть, что уже чувствует укусы насекомых. Блин...

— Вот уж точно, недостаток информации делает вероятными любые предположения!

Мама, хотя я процитировала одну из ее собственных любимых фраз, осуждающе посмотрела на меня:

— Инка, тише. Лисенок, нет у тебя никаких насекомых. Они так быстро не начинают кусать. Наверное... И вообще в этом домике давно никто не жил, все насекомые померли от голода... — Мама осеклась, с тревогой посмотрела на Лесю и, пока та не начала переживать за жизнь несчастных клопов и тараканов, быстро добавила: — К тому же полно средств для их выведения, пойдем потом в магазин и купим.

Можно было бы на этом закончить и не провоцировать больше мою младшую сестру, поскольку в Лесе вполне себе мирно уживались сочувствие к помершим от голода вшам и стойкое их неприятие, которое оправдывало уничтожение агрессивных насекомых. Но меня уже было не заткнуть:

— Да, теперь все можно купить! А раньше тебя бы налысо обрили. Прикинь, ты бы в школу в платочке ходила!

— Инка! — хором вскричали мама с Лесей, и я замолчала.

Хотя про бритье налысо нам мама сама рассказывала. Я всего лишь вспомнила и повторила. Невозможно же спокойно слушать сестринское нытье и чуть-чуть не поиздеваться над ней.

Побросав вещи, мы заново обулись и отправились к туалету. Было что-то детсадовское в том, что мы шли туда гуськом и все вместе.

К добротному дощатому домику с ироничным вырезанным сердечком на двери вела еще одна тропинка между грядками, но уже не возделанными, а еще с прошлого года заросшими сорной травой, одуванчиками и лопухами. Дверь туалета была закрыта на деревянный вращающийся ромбик, и мама, поколебавшись, все же протерла его влажной салфеткой, услужливо предложенной Лесей.

Дверь распахнулась, и на нас дохнуло не ожидаемой отвратительной вонью, а прелой листвой и плесенью.

— Что. Это. Такое.

Леся была подавлена.

— Я думала, будет намного хуже, — оптимистично откликнулась мама.