– Вы были тогда в... морге, когда я прощалась с папой? – спросила Настя, и Хрипунов кивнул.

– Ты вся в мамашу пошла, – добавил пенсионер. – Она тоже на лестнице шумела, пришлось ее впустить. И чего вы такие неугомонные?

– Мама умерла, – сказала тихо Настя.

Хрипунов вздрогнул, отодвинул занавеску, посмотрел во двор и озабоченно покачал головой.

– Господи, и за что мне такая кара! Я не хочу сдохнуть, не хочу, чтобы беда коснулась моей семьи.

– Вы что-то знаете! – сказала убежденно Настя. – Степан Игнатьевич, вы же... вы же проводили вскрытие! Прошу вас, скажите!

Хрипунов вместо этого заявил:

– Да, жаль твою мамашу, но ведь она сама виновата. Предположу, что не своей смертью женщина умерла, наверняка несчастный случай. Что, машина сбила или кирпич на голову свалился?

– Разбойное нападение, – ответила Настя. – Только инсценированное, как я считаю. Маму убили, потому что она слишком много знала!

Чайник засвистел, Хрипунов снял его с плиты и плеснул в кружку воды.

– Ничего не знала она, твоя мамаша, – сказал он, ставя перед Настей кружку с мутной жидкостью, совсем не похожей на чай. – Но много шумела, поэтому ее и хлопнули. Сидела бы тихо, волну не гнала бы, может, все бы и обошлось.

Степан Игнатьевич помолчал, взглянул на Настю и добавил:

– И ты, если не успокоишься, тоже, как и маманя, кончишь. Что на меня так вылупилась? Я тебе добрый совет даю, глаза раскрываю на настоящую жизнь, ты мне благодарна еще будешь!

Он водрузил на стол металлическую тарелку с пряниками. Настя взяла один и надкусила – пряник был черствым.

– Степан Игнатьевич , я же вижу, вы хороший человек, – упрямо заговорила девушка. – Пожалуйста, скажите правду! Я очень хочу знать! Очень!

– А я жить хочу, тоже очень, – беззлобно огрызнулся бывший патологоанатом. – Господи, и почему вы, бабы, всегда такие настырные и глупые? Говорят же русским языком – не лезь ты в это дело. Тебе что, вывеска нужна, как на трансформаторной будке, «Опасно для жизни»? Вот папаша твой помер, теперь и маманя ласты свернула, а ты все роешь и роешь...

Заметив, что его слова произвели на Настю тягостное впечатление, Хрипунов сменил тему:

– Значит, правду тебе подавай! И что ты будешь с той правдой делать? Солить или мариновать, а потом на развес продавать? Ты же молодая, живешь в Ленинграде, квартира у тебя наверняка отдельная имеется, причем хорошая, а не то, что у меня.

– Вы хотите денег? – встрепенулась Настя. – У меня с собой много нет, но от мамы остались кое-какие украшения...

Хрипунов выругался:

– Деньги, деньги! Они всем затмили разум! А ведь почти при коммунизме живем, в эпоху, когда деньги вообще никакой роли не должны играть. Куда там! Значит, так, девка, на вопросы твои отвечу, так и быть, но ты немедленно из города уедешь и забудешь и обо мне, и о том, что я тебе скажу. Ну, понятно?

– Конечно, Степан Игнатьевич, – согласно закивала Настя. Чтобы узнать правду, она готова была дать любое обещание.

Патологоанатом снова выглянул в окно и наконец заговорил:

– Значит, так. Вскрывал я и твоего папашу, и ту особу, Грачеву, которую он придушил. В том, что бабу именно задушили, сомнений никаких не было. Причем сделали это с особой жестокостью. Но детали я опускаю. Что же папани твоего, прокурора, касается, то тут дело совершенно иное...

Он замолчал, однако Настя не смела прерывать паузу. Почесав за ухом, Хрипунов продолжил:

– Никакого самоубийства, конечно, не было. И угол выстрела не тот, и следов пороха на руках не было, и ожога на коже лица нет – ничто не сходится! Твоего папашу убили с близкого расстояния выстрелом в висок. Вскрытие только подтвердило мою версию, о которой я и доложил начальству. Еще подумал тогда, что заваруха начнется. Еще бы, ведь не кого-нибудь, а прокурора города кокнули! Ан нет...

Хрипунов снова сделал паузу. Девушка молча ждала и услышала:

– Начальство мне вдруг и говорит: «Никакое это не убийство, а типичное самоубийство». А кто я такой, чтобы с начальством спорить? Ну ты сама подумай, девка? Конечно, нужный протокол вскрытия и подписал, где стояли заранее кем-то сформулированные выводы о том, что Лагодин Всеволод Петрович покончил с собой. Что мне оставалось делать, а?

Настя взглянула на Хрипунова, на лице которого было написано отчаяние. Голова у девушки шла кругом. Значит, все правда, отец был убит...

– Мафия! – воскликнула Настя, а Хрипунов зашипел:

– Ну, ты еще с транспарантами к исполкому выйди! Мафия не мафия, а могущественные люди, не какие-нибудь тебе гаврики, и даже не воры в законе. Люди, у которых власть, которые боялись утратить свое влияние и оказаться в тюрьме, и все из-за того, что твой папаша не хотел с ними сотрудничать. Слышал я краем уха, что ему миллион предлагали. На такие деньги можно жить припеваючи до конца жизни, а он отказался!

В словах Хрипунова сквозила неприкрытая зависть, из чего Настя поняла, что патологоанатом от миллиона не отказался бы, но ему его, увы, никто не предлагал.

– А кто они, эти люди? – спросила Настя.

– Ты что думаешь, я их поименно знаю? – Хрипунов неприятно рассмеялся. – Да если бы и знал, тебе точно не сказал бы. Ну вот, душу облегчил, только не знаю, правильно ли сделал, что тебе рассказал. А теперь тебе пора, девка.

Настя поняла: Хрипунов что-то утаивает – глаза у патологоанатома бегали, руки дрожали.

– Степан Игнатьевич, я ведь вижу, вы рассказали мне не все, – заявила девушка, стараясь произвести впечатление уверенной в себе особы.

Хрипунов злобно взглянул на Настю:

– Сразу видно, что папаша твой прокурором был. Ничего не знаю! Иди уже!

Настя оставалась сидеть на табуретке. Хрипунов в очередной раз откинул занавеску.

– Ну что ты тут расселась? Сейчас моя старуха домой притащится, и если тебя увидит, то устроит скандал. Давай, убирайся восвояси, девка!

– Почему? – спросила Настя. – Я не прочь познакомиться с вашей супругой. Расскажу ей, что вы меня в гости пригласили, а потом приставать начали. И вообще, я в милицию могу заявить на вас, Степан Игнатьевич!

Патологоанатом покраснел:

– Вон ты как запела! Я к тебе со всей душой и по-человечески, а ты мне свинью решила подложить?

Насте и самой было крайне неловко за свое поведение, но у нее не было иного выхода. Старик знал еще что-то о смерти отца, но упорно не желал говорить. Поэтому она имеет право задействовать все средства, чтобы развязать ему язык.

– Ну ладно, – тяжело вздохнув, сдался патологоанатом. – Никому об этом не говорил, даже твоей мамаше. С нее было достаточно и того, что я тебе сейчас поведал. Как уже сказал, я подписал протокол вскрытия, но ведь у меня имелся и другой, подлинный. Начальство велело его уничтожить, но я посчитал, что опасно так делать. Подумал: ну как потом вскроется, что прокурора все же убили, а под протоколом, согласно которому он покончил с собой, стоит моя подпись. На меня тогда все шишки и посыплются...