от долгой ласки,

камни стираются во прах, скалы – в мелкую гальку.

И как собрался он ответ сказать ей, так вздыхает,

будто с печалью, чтобы гнев покрыть свой так лукаво.

 – Права сто раз ты, тыщу раз права, что рассердилась,

права, что ты печалишься за все, что приключилось.

Но прежде чем ответ давать, прежде чем я отвечу,

женщина, ты свои проклятья придержи-ка.

Как занимается заря на светлом небосклоне,

как только отступает тьма и землю ранит светом,

мутнеет разум мой тогда, темнеют мои мысли,

и в друге вижу я врага, в знакомых – незнакомых.

Вот потому, когда я на кровати приподнялся,

твой муж заметил и пришел спросить меня, что нужно,

не нужно ли мне что-нибудь, чего душа желает,

я не признал его совсем и принял за бандита,

так что болезнь в него вдохнул и невзначай убил так.

Когда совсем уж рассвело, я понял, что наделал,

тогда и медлить я не стал и сразу дом покинул,

уж так мне было совестно, уж так меня давил стыд.

Вот потому-то говорю, ты не серчай напрасно,

тебе я горе причинил, я знаю. И я каюсь.

Собралась девушка в ответ сказать, но промолчала.

Затем опять же говорит, но голоском другим уж:

 – Я принесу тебе воды, чтоб ты напился вдоволь,

чтобы потом вдвоем с конем ушли вы восвояси,

но я за это попрошу в обмен мне дать подарок.

И улыбнулся тут Харон, кричит и говорит ей:

 – Наполнить твой кувшин готов я до верха, до края,

и золотом и серебром тебе его забью я,

и тканями дамасскими, сирийскими шелками

укутаю я и кувшин, и ту, что его носит.

 – Приданого, шелков, монет не нужно мне, несчастной,

прошу я только одного – верни родного мужа.

Ты из земли его возьми, из темной из могилы,

чтоб сладко целовала я уста его рдяные,

тогда и я тебе кувшин влагой живой наполню,

и принесу, чтоб промочил свои сухие губы.

 – Клянусь я камнем, где стою, деревьями, что вижу,

клянусь, что мужа твоего верну я в мир обратно.

Когда бурдюк, полный воды, сожму в своей руке я,

тогда и мужа своего сожмешь в своих объятьях.

Берет кувшин она, и до краев наполнила бурдюк свой,

и, как младенца, понесла его в своих объятьях,

шагает все вперед она, и пропасть не страшна ей.

Не быстро и не медленно идет она по скалам,

а так, как в церковь шла к венцу, когда была невестой.

Но вместо красочных одежд на ней платочек черный,

а вместо жениха с отцом Харон ее встречает.

Но с песнями идет она, идет она с улыбкой,

а в голове ее звучит мелодия со свадьбы.

И не боится пропасти, не страшно ей подняться,

ведь там, в конце ее пути, Харона дар обещан.

 – Возьми, испей, и как вода вольется в рот прохладой,

так влей и ты подарок свой ко мне скорей в объятья.

Харон берет бурдюк с водой, открыл его зубами,

он жадно, ненасытно пьет и все допил до капли.

 – Уж очень мне понравилась холодная водица,

поэтому я для тебя сейчас достану мужа.

Как только на землю легли слова из уст Харона,

так стали вдруг они расти среди камней, как семя,

корни пускают в глубину, нутро земли пробили.

Трещат деревья в вышине, трещат кругом и скалы,

земля разверзлась и готова в муках разродиться,

и вот из чрева из ее выходит славный парень.

Харон махнул ему рукой и кажет на девицу:

 – Вот и жена твоя, смотри, идите обнимитесь.

И голову склонил мертвец, приказам был послушен

и потащился медленно к своей жене любимой.

 – Мой Константин-то[19] был с густыми волосами,

а этот лысый, погляди, этот – совсем другой муж.

 – Твой это муж, тот самый он, второй раз он родился.

Ты много видела детей – все без волос рождались.

 – Мой муж красавец первый был, высокий, статный, крепкий.

А этот сгорбленный, худой и черный, словно уголь.

 – Твой это муж, тот самый он, идите обнимитесь.

А ежели и черен он, а ежели и худ он,

так это все из-за того, что трудно так рождаться.

 – Мой муж горячим был, мой муж был словно пламя,

а этот стылый, ледяной, холодный, словно камень.

 – Твой это муж, тот самый он, не отгоняй его ты.

Четыре месяца в земле, далеко от мирского,

остыла грудь его в земле, замерзло его сердце.

Такая доля уж у всех покойников и мертвых.

 – Но ты поклялся, что вернешь мне дорогого мужа,

а не покойника, что ходит и не разберет дороги.

И засмеялся тут Харон, так что мир содрогнулся.

 – Свидетелей я призывал, когда тебе поклялся,

и мне никто не скажет, что нарушил свою клятву.

Поэтому ты замолчи и не кляни напрасно,

то, что обещано тебе, я выполнил прекрасно.

Его поднял, его привел, его поставил ровно.

Твой это муж, тот самый он, хотя он и покойник.

Только его ты у меня просила и молила,

твое желание сбылось, теперь пенять не надо.

 – Ты знал, Харон, знал наперед, но слова не сказал мне,

Зачем несчастной мне опять, второй раз, разбил сердце?

 – Ведь я Харон, о женщина, и повелитель тьмы я.

Таким Господь меня создал, таким я нужен миру,

рыданья мне ласкают слух, плач слышится мне песней,

и вторят им печальные филинов воздыханья.

Пальцы беру у стариков и делаю свистульки,

а косточки младенчиков – ключи для барабанов.

А если крепкий молодец – то кожу я сдираю

и бубен звонкий делаю, а зубы – бубенцами.

В том замке черном, где живу, из плит могильных стены,

в садах вокруг везде растут нежные асфодели.

В такой стране я царствую, в таких местах я правлю,

от этого мне хорошо, такой я пир справляю,

ведь