Фредерик и Благочестивый Кай собирали фантики. Себастьян, Оле и Большой Ханс таскали древесину в конец лесопилки, где лежали остальные пиломатериалы. Майкен, Элиса и Герда ползали повсюду, сбивая паутину. Дама Вернер, Лаура, Анна-Ли и Подлиза Хенрик смыли с окон столько грязи, сколько смогли, а Деннис выбил остатки разбитых стекол, так что зазубренные осколки больше не портили вид. Мы с Рикке-Урсулой по очереди разравнивали опилки граблями, позаимствованными у Софи. Теперь они равномерно покрывали пол аккуратными бороздками. На заброшенной лесопилке стало вполне прилично.

Но кое с чем ничего поделать было нельзя: от кучи смысла стал исходить не очень приятный запах.

Не очень приятный. Неприятный. Отвратительный.

Отчасти он возник из-за экскрементов, оставленных Золушкой на «Иисусе на Кресте» из розового дерева, а еще из-за мух, которые начали роиться вокруг головы и тела Золушки. От гробика малыша Эмиля тоже исходил очень неприятный душок.

В связи с этим я вспомнила о том, что недавно выкрикивал Пьер Антон.

— Плохой запах так же хорош, как хороший! — У него не было слив, чтобы швыряться, и вместо этого он бил ладонью по ветке, на которой сидел, словно аккомпанируя своим словам. — Пахнет гниль. Но когда что-то гниет, оно постепенно превращается в нечто новое. И это новое пахнет хорошо. Поэтому никакой разницы между плохим или хорошим запахом нет, это просто часть вечного хоровода жизни.

Я ему ничего не ответила, Рикке-Урсула и Майкен, которые шли рядом, тоже. Мы просто слегка пригнулись и поспешили в школу, ни словом не обмолвившись о том, что кричал Пьер Антон.

Теперь, стоя, зажав нос, в прибранной лесопилке, я вдруг поняла, что он был прав: то, что пахло хорошо, вскоре превращалось в нечто, что пахло плохо. А то, что пахло плохо, постепенно становилось тем, что пахло хорошо. А еще я поняла, что предпочитаю хорошие запахи, а не плохие. Но как это все объяснить Пьеру Антону, я не знала!

Наконец пришло время покончить со смыслом.

Время! Пора! Пробил час!

Было уже не так весело, как раньше.

По крайней мере, для Ян-Йохана.

Он начал ныть уже в пятницу, когда мы убирались, и не прекратил даже после того, как Оле велел ему умолкнуть.

— Я все расскажу, — ответил Ян-Йохан.

Стало тихо.

— Не расскажешь, — холодно произнесла Софи, но на Ян-Йохана это не подействовало.

— Я все расскажу, — повторил он. — Расскажу! Расскажу! Расскажу! — не унимался он, словно исполнял песню без мелодии.

Ян-Йохан собирался пожаловаться и рассказать, что история, которую мы выдумали для его родителей, чистая ложь. Что это неправда, будто он просто нашел пропавший нож отца и отрезал палец, когда пытался выдернуть его из столба, в который тот был воткнут.

Слушать его нытье не было сил, так что Оле крикнул Ян-Йохану, чтобы тот заткнулся или он ему врежет. Но даже это не помогло. Так что Оле пришлось врезать, но тогда нытье перешло в громкий вой, который продолжался до тех пор, пока Ричард с Деннисом не схватили Оле, сказав, что уже достаточно. В конце концов мы отправили Ян-Йохана домой, предупредив, что он должен прийти завтра в час дня.

— Если не придешь, получишь еще! — прокричал ему вслед Оле.

— Нет, — сказала Софи, качая головой. — Если не придешь, мы отрежем всю руку.

Мы переглянулись. Никто не сомневался, что Софи говорила на полном серьезе. Ян-Йохан тоже. Он склонил голову и бросился со всех ног прочь с лесопилки.

В субботу без десяти час Ян-Йохан вернулся.

В этот раз он не бежал, а медленно направлялся к лесопилке, еле передвигая ноги. Я в курсе, потому что мы с Оле ждали в конце улицы, ежась от ледяного ветра и глубоко засунув руки в карманы. Если бы он не явился сам, мы бы пошли за ним.

Ян-Йохан начал ныть, как только нас увидел. Я вспомнила упорное молчание Софи во время истории с невинностью и сказала, чтобы Ян-Йохан заткнулся и взял себя в руки.

Трус! Размазня! Яна-Йохана!

Это не помогло.

Когда мы пришли на лесопилку, причитания Ян-Йохана только усилились, так как он увидел нож, воткнутый в доску, лежавшую на кóзлах, где ему должны были «гильотинировать» палец. Дама Вернер подсказал нам это великолепное слово, обозначавшее то, что должно было произойти. Ян-Йохану было наплевать. Он нелепо голосил, и было невозможно распознать слова, в которые складывались звуки в его исполнении. Но кое-что мы поняли.

— Мам, мам, — вопил он. — Ма-ам!

Ян-Йохан бросился на пол и стал кататься в опилках, пряча руки между ног, а ведь еще ничего не началось.

Жалкое зрелище.

Трус! Размазня! Яна-Йохана!

Это было даже не жалкое зрелище, а хуже, так как Ян-Йохан являлся лидером класса, играл на гитаре и пел песни «Битлз», а тут вдруг превратился в вопящего сосунка, которого хотелось пнуть. Один Ян-Йохан превратился в другого Ян-Йохана, и этот другой нам не нравился. Я подумала, что, может быть, это его Софи видела тем вечером, когда произошла история с невинностью, вот только тогда он имел преимущество. И при мысли о том, какие разные личности могут жить внутри одного и того же человека, у меня по спине побежали мурашки.

Могущественный и жалкий. Благородный и подлый. Храбрый и трусливый.

Просто в голове не укладывалось.

— Сейчас час дня, — сказала Софи, тем самым прерывая мои мысли, что, возможно, и к лучшему, так как я не была уверена, куда они меня приведут.

Ян-Йохан заскулил громко и протяжно и стал кататься в опилках, не задумываясь над тем, как красиво мы с Рикке-Урсулой их разгребли.

— Элиса, Роза и Фредерик, идите на улицу и следите, чтобы никто не приближался — вдруг услышат, — невозмутимо продолжала Софи.

Дверь за ними захлопнулась, и Софи повернулась к Оле и Большому Хансу:

— Теперь ваша очередь.

Ян-Йохан тут же вскочил и обнял столб, так что Оле и Большому Хансу пришлось долго возиться, чтобы отцепить его руки. Когда им это удалось, Ричард с Благочестивым Каем были вынуждены помочь его нести, так как Ян-Йохан извивался изо всех сил.

— Фу, он описался! — вдруг воскликнул Ричард, и это была правда.

Герда хихикнула. Мы с отвращением взглянули на неровную темную бороздку, образовавшуюся в опилках.

Даже когда Ян-Йохана наконец уложили рядом с козлами, удержать его было невозможно. Большому Хансу пришлось сесть ему на живот. Это помогло, но кулаки Ян-Йохана были по-прежнему сжаты, и он наотрез отказывался их разжимать, несмотря на довольно убедительные физические аргументы, которые приводили Оле и Большой Ханс.

— Если не положишь палец на козлы, мне придется просто отрезать его прямо там, где он сейчас, — спокойно сказала Софи.

В ее спокойствии было что-то жуткое. И