Йенсена, сиял, соревнуясь со светом, отражавшимся в очках папы Пьера Антона, и потому что музыка, проникая в нас, разрасталась и искала выход наружу, но не находила. Независимо от того, верили ли мы в Бога, для которого пели, или в кого-то другого, или не верили вообще.

Мы плакали, потому что нечто утратили и нечто обрели. Потому что было больно и терять, и обретать. И потому что знали, что именно мы утратили, но пока еще не могли выразить словами то, что обрели.

После того как белый, не потрескавшийся гроб Пьера Антона опустили в землю и в коммуне на Тэрингвай, 25, прошли поминки, после того как Эскильдсен, папа Пьера Антона и несколько других человек, которых мы не знали, но догадались, что они родственники, произнесли кучу красивых слов о Пьере Антоне, который мало походил на того, кого мы знали, мы отправились на заброшенную лесопилку.

Какое-то неопределенное чувство подсказало нам, что будет не совсем уместно всем встречаться прямо на лесопилке именно в тот день, поэтому впервые за много месяцев мы пошли туда по трое четырьмя разными путями.

Пепелище больше не дымилось.

Все угли погасли, остался только холодный бело-серо-черный пепел и обугленные обломки кирпичей. На том месте, где была куча смысла, пепел казался немного гуще, но точно разглядеть было сложно. Повсюду валялись куски кровли и обломки балок. Мы сообща приводили все в порядок. Это была тяжелая, грязная работа, от которой мы стали черными с головы до ног и даже под одеждой.

Мы старались говорить как можно меньше. Просто указывали рукой, если нужно было, чтобы кто-нибудь помог поднять балку или камень.

В мусорных баках поблизости мы нашли пустые бутылки, пластиковые контейнеры и спичечные коробки — все, что можно было использовать, — да Софи сбегала домой и принесла еще, чтобы у каждого была своя емкость.

Пепел мы собирали руками.

А затем плотно закрыли емкости с сероватой массой — это было все, что нам осталось от смысла.

А за него нужно было очень крепко держаться, потому что, хотя Пьер Антон больше и не сидел на сливовом дереве на Тэрингвай, 25, и не кричал нам вслед, нам все равно казалось, что мы слышим его каждый раз, когда проходим мимо.

— Раз так легко умереть, значит, смерть ничего не значит! — кричал он. — А раз смерть ничего не значит, то и жизнь тоже. Но все равно веселитесь!

XXVI

Тем летом мы перешли в бóльшие школы, оказавшись кто на севере, кто на юге, кто на западе, кто на востоке, а Софи отправили куда-то, где защищают таких, как она, от самих себя.

Мы больше не играли вместе и никогда больше не встречались, разве что только случайно на улице, когда этого было не избежать. Никто не пытался собрать нас на встречу одноклассников или что-то подобное, и я сомневаюсь, что кто-либо из нас явился бы, если бы кому-нибудь из учителей пришла в голову такая мысль.

Прошло уже восемь лет.

У меня по-прежнему хранится спичечный коробок с пеплом, собранным на лесопилке и на остатках кучи смысла.

Время от времени я вынимаю его и смотрю. И когда я осторожно открываю потертую картонную коробочку, вглядываясь в серый пепел, в животе возникает странное ощущение. И хотя я не могу объяснить, что это, но точно знаю — есть нечто, что имеет смысл.

И я знаю, что со смыслом шутить не стоит.

Ведь так, Пьер Антон? Так?

Примечания

1

Даннеброг — название национального флага Дании. — Здесь и далее примеч. пер.

2

На самом деле, согласно легенде, флаг опустился с небес 15 июня 1219 г. на территории современной Эстонии, в городе Таллин.

3

Конечно! (фр.)