Зверь не слушается.

Солдат-то знает, что он комендант, а бегемот-то не знает. Стоит и горячо попыхивает на него из ноздрей, а сам ни с места.

Вокруг снаряды рвутся – того и другого убить могут.

Что делать? Мимо шли танки. Сержант постучал в броню, умолил командира развернуться и машиной этот живой танк попятить. Так и сделали. Подтолкнули бегемота к его вольере, прямо к бассейну с водой. В этой ванне целее будет.

А тут, на счастье, вскоре и бой кончился, фашисты белый флаг выкинули.

Всем войскам отдых, ликование, а на коменданта – самые заботы. От всех страхов заболел бегемот. Не пьет, не ест, головы не поднимает. Что делать? Вызвал сержант ветеринарного врача. Увидел тот пациента и как вскрикнет:

«Это что за шутки? Я лечу боевых коней… А меня к чудовищу привели!»

Ну, потом обошелся. Осмотрел внимательно. Много дыр от пуль нашел. Фашистские автоматчики бегемота застрелить хотели, зло на нем вымещали…

«Ничего, – сказал ветеринар, – пули у него в мясе застряли, они салом затянутся. Самое опасное – явление шока. На почве нервных потрясений теряется интерес к жизни и раненый может умереть. Надо у него вызвать аппетит…»

И тут же выписал бегемоту рецепт – «спиритус вини»[1].

Как вылили ему в рот солдатский котелок этого лекарства, так он минут пять чихал, до слёз. А потом вдруг развеселился. По клетке бегает, как поросеночек, хрюкает. На свеклу навалился – целую груду съел. Бочонок квашеной капусты – на закуску. Соленых помидоров – туда же…

Объелся наш бегемот. Лежит в клетке, а живот горой дует. На весь парк охает, бедняга. Народ вокруг собрался. Солдаты тыловых частей. Шоферы, что у грузовиков баллоны чинили. Военные прачки, которые для стирки госпитального белья тут же в парке котлы кипятили.

«Это что же за безобразие? Чего комендант смотрит? Где „скорая помощь?..“»

Всем бегемота жалко.

Опять комендант несчастный к ветеринару бежит.

«A-а, комендант бегемота?.. Обкормили? Трофей объелся?.. Овощами? Ничего, овощи – пища легкая… Грел очку на живот, грел очку!»

Доктору легко сказать – грелочку! А где взять такую? Для бегемотов грелки еще не поделаны. Вот беда – предписание врача есть, а средств для его выполнения нет! В бою сержант не терялся, а здесь, что делать, не знает, голова кругом.

Советуется с военным народом, что собрался у клетки. А шоферы и говорят:

«Вот невидаль – грелка! Взял баллон из-под задних скатов грузовика, налил кипятком – вот тебе и грелка! Да еще какая!»

И прачки добавляют:

«У нас кипяток готовый… Не жалко! Заправим грелку!»

Налили кипятку в два баллона. Подкатили бегемоту к животу, приставили.

Ну, точь-в-точь пришлось. Понравилось ему тепло. Живот успокоился. И захрапел бегемот, как богатырь.

Много еще было с ним происшествий. Некоторые пули пришлось все же ветеринару извлекать. От заражения крови пенициллином спасать. Выходили зверя…

И так полюбил бегемот своего коменданта, что часу не мог в разлуке прожить. Пить-есть не будет, если сержанта нет. Спит, а сам одним глазом посматривает – здесь ли он. Ну и комендант к нему всей душой.

И вот устроился однажды сержант вздремнуть под деревом, рядом с клеткой. Бегемот за решеткой, а сержант неподалеку, под деревом. Спит и видит страшный сон. Будто в блиндаж ударил снаряд. Крыша рухнула, и его бревнами и землей придавило. Ни вздохнуть ни охнуть. Смерть пришла…

И уже слышит, как женщины над ним причитают, как над покойником.

«Что такое? – думает. – Если я умер, как же я могу слышать? Что это за крики?»

«Спасите! Помогите! Бегемот коменданта жует!..»

Во-первых, бегемот – не теленок; во-вторых, человек – не белье, чтобы его жевать!

Приоткрыл глаза сержант потихоньку и сообразил, в чем дело. Это его дружок бегемот о нем соскучился, вылез из своей клетки – дверь-то у нее, поврежденная снарядом, плохо запиралась. Подошел да и прилег с ним рядом. Разнежился и заснул. И для полного удовольствия головенку свою ему на грудь и положил… А в ней пудов пять весу! Вот тут сержанту и приснилось, будто его в блиндаже придавило.

И опять солдатская смекалка выручила: прибежали шоферы с домкратами, подставили домкраты бегемоту под челюсти. Осторожно покрутили и приподняли его морду, как передок автомобиля.

Сержант потихоньку вылез, а бегемот даже не проснулся.

Пожурил он его потом: «Так, мол, нельзя со мной нежничать: ты зверь, а я человек, ты большой, а я маленький. Могу сломаться, как игрушка. Будешь плакать, да не исправишь…»

Много еще было у него хлопот и приключений. Но самая-то беда – в конце войны.

Едут солдаты и командиры по домам с победой. Заезжают отдохнуть в Кёнигсберг, заходят погулять в зоопарк, видят своего знакомого сержанта и смеются.

«Вот, – говорят, – попал фронтовик в историю! Как же ты теперь вернешься домой? Чего про войну-то рассказывать будешь? Иные побывали комендантами крепостей, другие – городов. А ты был комендантом… бегемота! Ребятишки засмеют!»

Смущается сержант: «Радист всему делу виноват. Наверное, тогда, в горячие дни, перепутал и доложил начальству: захвачен, мол, форт „Бегемот“. У фашистов ведь все зверское: танк „тигр“, самоходная пушка „пантера“… Немудрено запутаться!»

«Радисту война все спишет, а тебе каково…»

Долго так потешались, пока не вышел приказ начальника гарнизона наградить сержанта за сохранение ценного трофея именными часами.

Так закончил свой рассказ охотник в разодранной волком шинели.

– Вышел, значит, из положения сержант! – улыбнулись слушатели.

– Кто же это был? Не твой земляк? Похожий на тебя – и храбрый, и шутник…

Егерь ничего на это не ответил.

– Что-то подводы долго задержались, – сказал он, закурив. – Давно бы им приехать время. Снега, что ли, глубоки?

И достал из кармана именные часы. Тут все так и покатились со смеху:

– Так это же ты сам был! Ох и шутник ты, Мурашов!

– Какой же я шутник? Это война шутки шутит. Я ведь и потом от этого все отделаться не мог. После войны все о бегемоте скучал. Навещать его ездил.

– Это куда же, за тридевять земель?

– Нет, зачем же, недалеко… в Москву. За моим дружком отдельный вагон прислали и в зоопарк его с почетом доставили. Там и живет. И зовут его Гансом.

– Ну и что ж, узнал он своего коменданта?

– Какое там! Вхожу я в клетку, так он на меня как зафыркал, затопал, словно бюрократ какой-нибудь. Вот, думаю, заважничал… Как же – его в Москву в отдельном вагоне привезли. Квартиру с ванной дали. За деньги показывают. Прославился! Где уж тут фронтовых друзей помнить.

– Ишь какой… Обиделся ты?

– Нет, зачем же? Обижаться тут не на что… Дело в том, что семья у него появилась после войны: бегемотиха и маленький бегемотик, на центнер живого весу. И как раз спал в это время малютка, когда мы вошли. Вот папаша-бегемот и запротестовал. Потом-то признал все-таки.