вот, мама, и ты, как другие! Разве я когда-нибудь влюблялся? Это всё было простым баловством… – сердито сказал он, невольно покраснев, так как вспомнил, что это «баловство» с некоторыми из встреченных им женщин было не совсем невинным.

– Ну ладно, успокойся, перестань ходить-то. Иди-ка, сядь рядом со мной, да расскажи всё по порядку.

За два с половиной года, что Борис жил в семье, она привыкла относиться к Борису, как к своему родному сыну, проявляя о нём заботу и беспокойство, свойственные любой матери, да и он чуть ли не с первых дней своего пребывания в семье отца к мачехе относился с уважением и любовью, как к родной матери. Во всяком случае, она ему стала гораздо ближе, чем отец. Её ласковые, спокойные и простые слова заставили его подчиниться. Он, правда, сел не на кровать, а на табуретку около стола, закурил, и глядя в тёмное окно, мимо которого мелькали медленно падавшие хлопья снега, рассказал матери о своём ещё никогда ранее не испытанном чувстве, возникшем так неожиданно и так прочно овладевшем им. Он назвал имя девушки, которая вызвала это чувство, и добавил, что уверен, это настоящая и единственная его любовь.

Анна Николаевна выслушала этот длинный, немного сбивчивый рассказ, ни разу не прервав его. После окончания исповеди сына она довольно долго молчала, затем спросила:

– Ну а она? Она-то тебя любит?

Борис не решился солгать:

– Не знаю, мама, но я добьюсь, чтобы полюбила. Я без неё жить не могу!

– Да это-то так, ну а что же дальше? Тебе всего 18 лет, ей, кажется, и того нет. Она же ещё учится, ведь надо же ей ученье кончить. Ты что же, жениться думаешь?

– Ах, мама, да разве я знаю? Пусть учится, я ждать согласен, сколько она захочет… Я знаю только то, что люблю её больше жизни, а видеться и говорить с ней мне не удаётся. Она как будто боится со мной наедине остаться, а при народе разве об этом можно сказать?

– Так напиши ей!

– Напиши! А как я пошлю письмо? Ведь если дома у неё это письмо прочтут, то чёрт знает что может получиться! Ей попадёт, она после этого меня и вовсе знать не захочет.

– Ну ладно, ты напиши – а я уж придумаю, как передать это письмо ей прямо в руки.

– Мама, какая же ты у нас хорошая! – воскликнул Борис и, обняв мать, крепко её поцеловал.

– Ну хорошо, хорошо, хватит лизаться. Небось сейчас хорошая – а чуть чего не так скажу, сразу же губы надуваешь! Ладно, пиши, да ложись спать. Рано завтра поедешь-то?

– Часов в двенадцать дня, мне ещё надо в контору – топоры получить, да и рукавицы тоже. Мама, мне ещё нужно взять с собой мыла и соли.

– Хорошо, я всё приготовлю. Спокойной ночи, сын! – и поцеловав Бориса в лоб, Анна Николаевна, глубоко задумавшись, вышла из кухни. Из сбивчивого, но очевидно, совершенно искреннего признания сына, она поняла, что им овладело действительно сильное и, вероятно, настоящее чувство. «К чему-то это приведёт?..» – думала она с беспокойством.

Борис уселся за письмо. Вырвал лист из какой-то тетради, лежавшей на столе, взял в руку перо. Первая же фраза, которую он должен был написать, заставила его надолго задуматься. Как начать? «Милая Катя» – она наверняка рассердится, может быть, дальше и читать не станет. «Дорогая Катя» – так только родственникам пишут. Наконец, он нашёл обращение, которое, по его мнению, было и достаточно ласковым, и в то же время не могло вызвать недовольства. «Здравствуй, Катеринка!» – так начал он письмо.

На двух тетрадных листах, исписанных мелким почерком, Борис изливал всё, что накопилось в его душе и сердце. Он клялся в любви, просил не забывать его, хоть немного полюбить его, обещал отправлять письма каждую неделю и умолял Катю написать ему хоть несколько слов в ответ. А главное, просил успокоить его и в своём ответе сказать, что она хоть немного его любит. Конечно, в письме Борис не мог обойтись и без преувеличений: описывая свою жизнь в Стеклянухе, он хвастался охотничьими трофеями и, между прочим, закончил письмо такими фразами: «Если ты, Катя, мне не ответишь, то я не знаю, что я с собой сделаю. Может быть, ты меня тогда больше и не увидишь, ведь ружьё со мной, а оно всегда заряжено. Помни это!»

Утром, запечатав письмо в конверт и надписав на нём «Кате Пашкевич», он передал его матери. Затем получил в конторе необходимые предметы, в том числе и две пары лыж, погрузил всё это на сани Мамонтова, заехавшего за ним в контору. После этого они подъехали к дому, взяли приготовленные Анной Николаевной хлеб, масло, пельмени, мыло и соль, и так как Мамонтов торопился засветло доехать до Стеклянухи, отправились в путь. Борис не дождался возвращения из школы матери. Взял он с собой, с разрешения отца, охотничье ружьё с парой десятков патронов к нему, заряженных крупной дробью. Около их домика на полях деревни Стеклянухи по утрам бродило много фазанов. Борис надеялся их пострелять.

Дорога от Шкотова до леса была неизмеримо приятней: сани легко скользили по мягкому, но ещё не глубокому снегу, за ночь количество его прибавилось. Было пасмурно, но снегопад прекратился, мороз усилился. Зарывшись ногами в сено и укрывшись с головой полушубком, Борис вскоре задремал и проснулся лишь тогда, когда сани остановились около домика, из-за двери которого раздался радостно-возбуждённый лай Мурзика, почуявшего появление хозяина.

Расплатившись с возчиком, Борис перетаскал привезённое в домик, поставил кипятить воду для пельменей, отсыпал в миску около сотни их, чтобы затем сварить, а остальные забросил на чердак.

Через час ужин-обед был готов, а тут появился и Демирский. Из привезённого он больше всего обрадовался лыжам. Бродя в этот день по довольно глубокому снегу, он основательно устал, а на лыжах эти путешествия можно делать почти без труда. Был он доволен и пельменями:

– Это, – сказал он, – самое подходящее кушанье для таких отшельников, как мы! Передай благодарность тем, кто делал эти вкусные пельмени.

Борис рассмеялся:

– Ну, тогда придётся благодарить всю нашу семью: мы пельмени всегда всем семейством лепим, ну а главная в этом деле, конечно, мама.

Похвалил Демирский и за привезённое ружьё, сказав, что теперь им о продовольствии можно всю зиму не беспокоиться, охотиться будут по очереди. Мясо будет, ну а вместо хлеба и китайские пампушки сойдут. Со следующего дня вновь началась напряжённая работа: дни летели быстро.

Оба десятника были так загружены, что, отправляясь