Он знал, что предстоит битва. Она будет длиться час или два, и это будет непросто, но, если он превратит свою неизбежную обиду в сдержанное благоразумие бывшего грешника, он может в конце концов одержать победу.

«Сохраняй хладнокровие, – сказал он самому себе. – Тебе не нужна справедливость. Тебе нужна Гонория».

Первым заговорил Линкольн.

– Мы обсуждали это снова и снова с тех пор, как получили в прошлом месяце твое письмо. Мы счастливы иметь возможность позаботиться о Гонории. Она прекрасная малышка, и мы рады помочь ей, но, разумеется, вопрос не в этом…

Марион внезапно вмешалась.

– Как долго ты планируешь оставаться трезвым, Чарли? – спросила она.

– Постоянно, я надеюсь.

– Как может хоть кто-то этому поверить?

– Ты знаешь, я никогда не пил запоем до того, как мой бизнес пошел ко дну и я приехал сюда без гроша в кармане. Потом это все встало между Хелен и мной…

– Пожалуйста, не вмешивай сюда Хелен. Я не могу слышать, как ты говоришь о ней в таком тоне.

Он угрюмо уставился на нее, так как никогда до конца не осознавал, как сильно сестры были привязаны друг к другу.

– Мое пьянство длилось всего полтора года – с того момента, как у нас начались проблемы, и до того дня, когда со мной все было кончено.

– Времени было достаточно.

– Да, достаточно, – согласился он.

– У меня есть долг по отношению к Хелен, – сказала она. – Я пытаюсь представить, чего бы она от меня хотела. Откровенно говоря, с той ночи, когда ты сотворил этот кошмар, ты перестал для меня существовать. Я ничего не могу с этим сделать. Она была моей сестрой.

– Да.

– Когда она умирала, она попросила меня позаботиться о Гонории. И если бы ты тогда не был в лечебнице, это многое бы упростило.

У него не было ответа.

– Я никогда не смогу забыть то утро, когда Хелен постучалась ко мне, до нитки промокшая и дрожащая, и сказала, что ты ее выставил на улицу.

Чарли схватился за стул обеими руками. Это было труднее, чем он ожидал. Он хотел было пуститься в долгие объяснения, но сказал только:

– В ту ночь, когда она осталась на улице… – И Марион прервала его, сказав, что не чувствует в себе сил пройти это еще раз.

После минутного молчания Линкольн продолжил:

– Мы отошли от темы. Ты хочешь, чтобы Марион отказалась от своего законного опекунства и отдала тебе Гонорию. Я думаю, для нее основным является вопрос, может ли она тебе доверять.

– Я не виню Марион, – медленно произнес Чарли. – но я думаю, что она может быть полностью во мне уверена. За три года я ни разу не сорвался. Конечно, мы все люди, и я могу сделать что-то не то в любой момент. Но если мы будем ждать еще дольше, я упущу детство Гонории и мой единственный шанс иметь дом и семью. – Он покачал головой. – Я просто потеряю ее, разве вы не видите?

– Вижу, – ответил Линкольн.

– Почему же ты раньше об этом не думал? – сказала Марион.

– Думал, полагаю, время от времени, но у нас с Хелен были трудные времена. Когда я давал согласие на опеку, я мог только неподвижно лежать в кровати в лечебнице, рынок меня просто выкинул. Я знаю, я ужасно поступил, и если бы я понял, что принесет Хелен покой, я согласился бы на что угодно. Но сейчас все иначе. Я полностью трудоспособен, я веду себя чертовски хорошо, так что пока не…

– Не смей выражаться при мне, – сказала Марион.

Он удивленно на нее посмотрел. С каждой новой фразой сила ее неприязни становилась все более и более очевидной. Она собрала по крупинкам все свои страхи и опасения и выстроила из них стену, разделившую их. Все эти мелочные придирки были, вероятно, результатом проблемы с кухаркой пару часов назад. Чарли все больше волновала мысль о том, что ему придется оставить Гонорию в этой враждебной к нему атмосфере. Рано или поздно все выплывает на поверхность: словечко здесь, покачивание головой там, и это недоверие необратимо укрепится в Гонории. Но он постарался придать лицу нейтральное выражение и засунул свой характер поглубже. Он заработал одно очко, так как Линкольн осознал всю абсурдность последнего высказывания Марион и ненавязчиво поинтересовался, с каких это пор она возражает против слова «чертовски».

– Вот еще что, – сказал Чарли. – Сейчас я в состоянии многое ей дать. Я собираюсь взять с собой в Прагу французскую гувернантку. Я снял новую квартиру…

Он остановился, поняв, что совершил глупый промах. Глупо было бы ожидать, что хладнокровно воспримут мысль о том, что его доход опять в два раза превышает их собственный.

– Полагаю, ты можешь купить ей намного больше роскошных вещей, чем мы, – сказала Марион. – Когда ты швырял деньгами налево и направо, мы жили, подсчитывая каждые десять франков. Полагаю, ты опять взялся за старое.

– О нет, – сказал он. – Я хорошо выучил урок. Я много и тяжело работал десять лет, ты знаешь, пока не преуспел в бизнесе, как и многие другие. Ужасно преуспел. И работать дальше показалось бессмысленным, так что я просто ушел. Такого больше не повторится.

Последовало долгое молчание. Нервы каждого из них были натянуты, и впервые за год Чарли захотелось выпить. Сейчас он был уверен в том, что Линкольн Петерс хочет вернуть ему ребенка.

Марион неожиданно вздрогнула; какая-то часть ее видела, что теперь Чарли твердо стоит на ногах, и ее собственные материнские чувства подсказывали ей искренность его желания, но она долгое время жила с предубеждением – предубеждением, основанным на неверии в то, что сестра счастлива, и которое, после шокирующих событий одной ужасной ночи, превратилось в ненависть. Все это произошло в момент упадка, связанного с проблемами со здоровьем и разными враждебными обстоятельствами, которые заставили ее искать осязаемое злодейство и осязаемого злодея.

– Я ничего не могу поделать с тем, что я думаю! – внезапно закричала она. – Я не знаю, насколько ты виноват в том, что Хелен умерла. Пускай это остается на твоей совести.

Его встряхнуло как от удара электрическим током, он вскочил на ноги, и непроизнесенные слова заклокотали в его горле. Он удержал себя в руках на мгновение, потом еще на одно.

– Давайте-ка притормозим, – беспокойно сказал Линкольн. – Я никогда не считал тебя в чем-то виноватым.

– Хелен умерла из-за больного сердца, – тусклым голосом сказал Чарли.

– Да, из-за сердца, – сказала Марион, вложив в эту фразу другой смысл.

Потом, в молчании, последовавшем за ее вспышкой, она мельком взглянула на него и поняла, что каким-то образом он получил контроль над этой ситуацией. Бросив взгляд на мужа, она поняла, что не стоит ждать от него помощи, и тогда она резко, как если бы ситуация перестала быть важной, выбросила белый флаг.

– Делай что хочешь! – закричала она, вскакивая со стула. – Это ведь твой ребенок. Я не буду стоять у тебя на пути. Я думаю, если бы это был мой ребенок, я бы хоть изредка бы навещала ее. – Ей удалось справиться с собой. – Вы двое все решили. Я не могу больше это выносить. Мне нехорошо. Я ухожу спать.