этого вам и дана интуиция, чтобы разгадать мою тайну.

– Я попытаюсь, – пообещала Катя и, допив чай, звякнула чашечкой о блюдце. Задумалась и замолчала, а Илларион как заколдованный смотрел на ее длинные и тонкие пальцы. Пребывая в своих мыслях, они не замечали друг друга и, казалось, были способны так сидеть целую вечность.

– А знаете, – прервала молчание Катя, пристально глядя на Иллариона. – Вы ведь очень одиноки. Просто не хотите в этом признаться.

«Ох уж эти женщины, – проворчал про себя Забродов, – вечно им надо твою душу разворотить, разбередить все раны и убедить тебя во всякой сентиментальной чепухе, которой, к сожалению, мужчины имеют свойство поддаваться. Или она просто блефует, смотрит и пробует, каков я характером? И какая ей, в конце концов, разница, одинок я или нет. Она что, замуж за меня собралась?»

– Допустим. Это вы говорите с целью предложить мне свое общество?

– Ничего я предлагать не собираюсь, – вспыхнула Катя, как будто Забродов уличил ее в непристойных замыслах. – Я просто констатирую очевидный факт. Это не так уж трудно заметить, как вам кажется. Первый раз вы прокололись, когда пригласили меня к себе домой. Женатый мужчина, который живет с семьей, не будет приглашать к себе незнакомую девушку, а если и будет, то явно не на лестничной площадке, перед глазками всех соседей. В прихожей висит только мужская одежда, нет ни единой пары женских туфель, ни одной сумки и женских перчаток. Как видите, ничего сложного.

Она была права больше чем на сто процентов, Забродов чувствовал это так же ясно, как однажды в горах, ночью, на спецоперации, учуял в местном жителе врага и вовремя метнул в него кинжалом. Только что получится, если он начнет во всем с ней соглашаться? Неизвестно куда заведет она его в своих рассуждениях, запутает и, может так статься, поймает на противоречиях. Илларион промолчал с полуулыбкой на губах, а потом взглянул на часы с явным намеком.

– Кстати, вы же говорили, что спешите в театр? Уже прошло больше часа, и вы наверняка опоздаете.

Теперь он ясно понимал, что театр – это была лишь уловка. «Та еще гордячка, – подумал Илларион. – Решила, чтобы я не зазнавался, не говорить, что вырядилась так ради меня. Ну зачем все эти увертки? Сказала бы честно, что вы мне понравились, Илларион, и я передумала и захотела прийти к вам в гости, и нарядилась только для того, чтобы вы оценили меня по достоинству.

– Ах! – Катя притворно всполошилась, прилежно разыгрывая роль опаздывающей девушки. – Как хорошо, что вы мне напомнили. Я совсем заболталась и все забыла.

– Можете не торопиться, – усмехнулся Илларион, наблюдая за ее наигранной спешкой. – В театр вы все равно не поедете.

– Это почему же не поеду? У меня билет!

– Эх, Катя, Катя, кто же в такое время в театр едет? Вы хоть на часы смотрели? И допустим, даже если бы вы собирались в театр, то тогда вы бы точно не зашли ко мне в гости, потому что до театра женщина всецело сосредоточена на подготовке. Красится, моет голову, выбирает наряды. Неужели вы хотите меня убедить в том, что за час до выхода можете и в булочную побежать, и подружке позвонить, и еще квартиру прибрать?

Она перестала суетиться и, кажется, поняла, что допустила какую-то оплошность, потому что опустилась на стул и о чем-то задумалась.

– Интуиция у меня тоже развита, можете не сомневаться. За все время нашего разговора вы ни разу не взглянули на часы, не обмолвились, куда и с кем идете и что будете смотреть. Удивительное безразличие! Особенно для вас, такой утонченной натуры!

Она подняла на него глаза и выпалила в одночасье:

– Если я и обманула вас, это не означает, что вы можете так грубо надо мной подшучивать. И если вы упрекаете меня в этом, то в свою защиту я могу сказать, что за все время нашего разговора я не услышала от вас ни одного комплимента.

«Начинается, – с тоской подумал Забродов. – Опять переходит в атаку и начинает меня упрекать. Зачем вообще было выдумывать эту историю с театром? Это же какой-то детский сад получается: каждый старается обхитрить другого, но это так заметно, что становится смешно. Хорошо, вот ты ее упрекаешь, ну а ты ведь действительно Забродов – солдафон на пенсии. Мог бы сказать девушке пару приятных слов, или совсем разучился?»

Илларион мучительно раздумывал, что бы ей сказать такого приятного, но его размышления прервал телефонный звонок.

– Да, слушаю.

– Забродов? Это Марат Иванович звонит…

– Рад слышать, Марат Иванович. А я сегодня как раз собирался вам звонить.

Илларион чувствовал на себе любопытный взгляд Кати. Она словно следила за каждым его движением и проявляла любопытство ко всему, что было с ним связано. «Я как микроб под микроскопом, – подумал Забродов с раздражением и подошел с телефонной трубкой к окну, став спиной к Кате. – Пусть лучше в спину смотрит со своим неумеренным женским любопытством. Все ей знать надо».

– Илларион, тут… – Марат Иванович говорил так, словно задыхался. Он запинался чуть ли не на каждом слове, тяжело дыша в трубку и выстреливая рваными фразами. – Дело такое…

– Да какое такое дело, Марат Иванович?

– Помнишь нашего старого друга? Аркадия Николаевича?

– Так… так… Вы про Тихого говорите? – спросил Забродов и почувствовал, как засосало под ложечкой, словно он стоит на краю обрыва. – Не томите душу, выкладывайте.

– Повесился он. Дома, – упавшим голосом прошептал Марат Иванович и замолчал.

Забродову показалось, словно он только что пропустил сильный удар от невидимого противника. Резко отвернулся от падавших за окном снежинок, сделал несколько размашистых шагов по комнате, и сжал трубку так, что еще немного, и она разлетелась бы с хрустом.

– Алло… Пигулевский… – но в трубке послышались гудки; видно, Марату Ивановичу стоило больших усилий сообщить эту новость так, чтобы он мог продолжить разговор и тем более отвечать на неминуемые расспросы.

– Что? Что-то случилось? – с беспокойством спросила Катя, видя, что Забродов помрачнел и прямо при ней откупорил бутылку коньяка и сделал большой глоток, после чего опять подошел к окну.

– Друг. Друг детства повесился, – с печальной растерянностью пробормотал Забродов, рассеянно