— Ты прав, брат, немецкие бароны и графы заносчивы дальше некуда, — закивал Мешко, потянувшись к блюду с тонко порезанным салом. — А помолвка твоего сына с дочерью маркграфа Эккарда, конечно, дело наиважнейшее. По сравнению с этим предприятием все прочие дела сущая ерунда! Можно отмахнуться от любых приказов, идущих из Гнёзно. Можно наплевать на восставших мазовшан, тем более что непосредственно Познани они не угрожают. — Мешко с усмешкой переглянулся со своими длинноусыми воеводами. — Даже если мазовшане захватили бы меня в плен и грозили мне смертью, это тоже для моего брата Собеслава стало бы малозначащим событием по сравнению с помолвкой его сына. Получается, что намечающееся родство с маркграфом мейсенским для моего брата Собеслава важнее, чем ленная присяга, данная мне.

По лицам жующих дружинников Мешко промелькнули кривые ухмылки. Им было ведомо о давних натянутых отношениях между их князем и Собеславом.

— Незачем перегибать палку, брат, — заговорила Малгоржата, вступаясь за мужа. — К нам действительно со дня на день должны приехать послы из Мейсена с невестой для нашего старшего сына. Неужели отсутствие познаньской дружины под твоими стягами так сильно ослабило твое войско? Не могу поверить в это. После свершения помолвки мой муж непременно прибыл бы к тебе со своими воинами.

— Коль я ныне в гостях у вас, милая сестра, то не могу уехать отсюда, не повидав невесту вашего сына Збышека, — промолвил Мешко, холодно взглянув на Малгоржату. — Я ведь тоже недавно женился на немке, хочу сравнить прелесть моей юной жены с красотой дочери маркграфа Эккарда.

— Поступай как хочешь, брат, — сухо обронила Малгоржата. — Ты над нами господин и повелитель. Для нас большая честь принимать тебя в своем доме.

Добрыня, сопровождавший Владимира в этой поездке в Познань, чувствовал, что коварный Мешко что-то затевает, желая отплатить сполна Собеславу и его жене. Вскоре подозрения Добрыни подтвердились в полной мере.

Несколько дней спустя в Познань прибыл маркграф Эккард с женой, дочерью и пышной свитой. Судя по тому, с какой благожелательностью встретились Собеслав и Эккард, с какой нежностью обнялись и поцеловались их жены, можно было понять, что между этими знатными семьями уже все решено относительно помолвки графской дочери и княжеского сына.

Пятнадцатилетняя Адель, дочь Эккарда, была точной копией своего властного отца. У нее было круглое лицо с чуть вздернутым носом и слегка заостренным подбородком. Взгляд ее голубых глаз был немного пристальный, а ее тонкие брови пшеничного цвета обладали удивительной подвижностью. Когда Адель улыбалась, то меж краями ее свежих розовых губ сверкали ослепительной белизной два ряда ровных зубов. У Адели были длинные изогнутые ресницы и густые светло-желтые волосы. У нее были широкие бедра, небольшая грудь и довольно тонкая талия. По понятиям людей той эпохи, дочь Эккарда не имела ни малейших изъянов во внешности и фигуре, она была мила и вполне могла без затруднений рожать здоровых детей.

Адель, как и ее родители, впервые увидела на этих смотринах своего нареченного жениха Збышека, который произвел на нее весьма благоприятное впечатление. Двадцатилетний Збышек был необычайно красив, лицом уродившись в мать. Он был высок и крепок, унаследовав от отца его физическую мощь. Хотя при встрече Адель и Збышек не обменялись ни словом, слушая разглагольствования своей родни, они тем не менее остались довольны друг другом.

И вот тут-то Добрыне стало ясно, как именно вознамерился Мешко отомстить Собеславу за его излишнюю независимость.

Расточая похвалы дочери Эккарда, Мешко при всех вдруг завел речь о том, что такая красавица достойна более знатного жениха. Остолбеневший Собеслав был поражен и ошарашен. Малгоржата, решив, что Мешко желает отнять у них Адель для своего сына Болеслава, сердито заявила, что тому еще рано жениться. «Болеславу всего-то четырнадцать лет!» — сказала она.

На что Мешко спокойно заявил, мол, Болеславу и впрямь всего четырнадцать, зато князю Владимиру уже семнадцать.

Присутствующий при этом Владимир поначалу растерялся и слегка покраснел. Такое поведение Мешко и его поставило в очень неловкое положение, поскольку ранее у него не было ни полслова об этом в беседах с польским князем.

Выглядел довольно обескураженным и маркграф Эккард, услышав такое из уст Мешко. Однако благодаря стараниям Мешко, который осыпал Эккарда лестью и заманчивой перспективой видеть свою дочь киевской княгиней, в честолюбивом мозгу маркграфа зароились совсем иные мысли.

«Что такое Познань по сравнению с Киевом? Глушь, болото! — витийствовал Мешко перед Эккардом. — Все владения Собеслава можно за день верхом на коне объехать, а Русь протянулась на тысячу верст от Западного Буга до Новгорода. На Руси полсотни городов, десятки племен, тысячи деревень! Все подати стекаются к князю Владимиру, во дворце у которого сокровищница ломится от богатств. Купцы со всего света каждое лето съезжаются в Киев, а многие иноземные торговцы живут там круглый год. Князь Владимир мог бы безбедно жить на одних торговых пошлинах. А сколько злата-серебра досталось Владимиру от его отца Святослава Игоревича, победившего хазар, булгар, печенегов и ромеев, — не перечесть!..»

Добрыня негодовал, видя, как Мешко унижает князя Собеслава и его жену, но его еще больше злило то, что Владимир охотно участвует во всем этом. Владимир всерьез вознамерился взять в жены дочь Эккарда, которая ему явно приглянулась. Наслушавшись от Мешко россказней о могуществе германского императора Оттона, Владимир загорелся желанием свести с ним дружбу через маркграфа Эккарда. Все попытки Добрыни образумить Владимира ни к чему не привели. Владимир всячески старался отдалить дядю от себя, внимая советам лишь тех бояр, кто открыто потакал всем его капризам.

В конце концов маркграф Эккард объявил о разрыве помолвки своей дочери с сыном князя Собеслава. Новым женихом юной графини Адели был провозглашен князь Владимир, посаженным отцом которого стал Мешко. Было решено немедленно сыграть свадьбу, но тут вмешались христианские священники во главе с познаньским епископом Зигмундом. Святые отцы в один голос заявили о невозможности брачного союза между князем-язычником и девушкой-христианкой. Выход из этого затруднения был один: князь Владимир обязан принять христианскую веру, чтобы жениться на дочери маркграфа Эккарда. Причем епископ Зигмунд настаивал на том, чтобы Владимир принял крещение по латинскому обряду.

Владимир оказался в затруднении, поскольку его бояре и дружина не собирались принимать веру Христову, а креститься ему одному не имело смысла. К тому же это было чревато тем, что Владимир мог потерять княжеский трон, ведь среди киевлян подавляющее большинство тоже были язычники.

В Познани Владимир впервые увидел католическую церковь и смог поприсутствовать на богослужении, совершаемом епископом Зигмундом на латинском языке. Владимир впервые услышал и был заворожен стройным пением хора мальчиков, исполняющих священные псалмы под гулкими сводами каменного храма в сопровождении тягучих и торжественных звуков органа.

В Киеве на Подоле еще со времен княгини Ольги стоит деревянная Ильинская церковь, где священники-греки проводят службу на греческом языке по православному обряду, принятому в Болгарии и Византии. Владимиру довелось как-то побывать в этой небольшой церквушке, еще будучи ребенком. Он пришел туда однажды вместе с матерью, которая приняла христианство по воле княгини Ольги. Никаких ярких впечатлений от посещения православного храма в памяти Владимира не сохранилось, кроме толпящихся людей, горящих свечей и душного полумрака, пропитанного сладковатым запахом ладана.