В кишках засвербело, к горлу подступила тошнота. Ну что за сволочь у меня предок!

Я остановился, пытаясь справиться с приступом. Синтка снова оглянулась. Глаза ее недобро сощурились, рука приподнялась ко рту.

«Дай мне убить ее!» — взорвалась голова воплем Рогнуса.

Под его ли импульсом или от привычки действовать, не дожидаясь, когда в тебя выстрелят отравленной иглой, я метнул дротик. Но старуха непостижимым образом скакнула, как скачет по стене тень, когда колеблется пламя свечи, и дротик лязгнул о камень. Что за дьявольщина!

Я выхватил второй дротик, а синтка приложила кулак к губам, и в этот момент из отверстия в стене, у которого остановилась старуха, вылетела тонкая, едва видимая нить, захлестнула ее горло и… срезанная голова синтки покатилась по наклонному полу, заливая его кровью, а через миг покачнулось и рухнуло туловище, конвульсивно дергая конечностями. Из правой ладони трупа выкатилась серебряная духовая трубка.

Рогнус разжал впившиеся в мою плоть невидимые когти, но меня все-таки вывернуло. Хорошо, что я сегодня почти ничего не ел.

— Как ты убил ее, Рогнус? — прошептал я, вытерев губы рукавом. — Я же запретил!

«Это не я убил, к моему великому стыду за себя и тебя. Нас опередили, — довольным тоном сообщил дух. — Давай-ка, шевели ногами, лентяй!»

Я поспешил к трещине в стене, перешагивая через красные разводы — кровь убитой уже высыхала, превращаясь в сухую пыль.

В узком отнорке лежало еще одно человеческое тело. Едва я наклонился, оно пошевелилось.

Человек поднял голову, и я с трудом узнал Яррена. Его кожа посерела и растрескалась, как сухая земля после месячного зноя, губы почернели и запеклись. Но глаза — свирепые и почему-то ярко-синие, с полыхавшими у зрачков золотыми искрами — пару мгновений смотрели так, словно Яррен, и умирая, прикидывал — хватит ли ему сил убить и меня.

— Рагар, — сказал я волшебное слово, — прислал меня за тобой, Яррен.

Ярость в глазах полукровки мгновенно сменилась торжеством.

— Сдохла, ссука… — хрипя, то ли спросил, то ли сообщил он.

— Старуха? Да. Без головы не живут.

Он удовлетворенно прикрыл веки, сделал попытку встать и отрубился.

«Силен. Учись, потомок, — прокомментировал дух. — Бери парня и… уж прости, но я возьму у тебя больше, чем намеревался. Двоих тащить труднее, а с Яррена я не смогу ничего взять».

Мне было уже плевать, пусть хоть целиком меня сожрет.

Дух вынес нас на площадку перед носом задремавшего Эльдера. Ласх совсем не удивился жуткому зрелищу, словно предполагал, что иначе и быть не могло. Он молча извлек откуда-то небольшой сосуд и даже не подумал возиться с пробкой — откусил горлышко, выплюнул, а содержимое склянки влил в губы Яррена, кончиком крыла щедро размазав остатки пойла по изуродованному лицу умирающего.

— Клин клином, — услышал я странное заклинание.

Шипело так, что мне показалось: ученик Рагара останется без кожи.

Пока ласх возился с ним, дух меня воспитывал. Но я так переживал за Яррена, что у меня в одно ухо влетало, в другое благополучно вылетало, и я ни слова не запомнил из поучений. Рогнус плюнул на недоумка. Винтовые копья вывернулись из моего тела в обратном порядке.

Когда дух предка покинул меня, буркнув напоследок: «А тут не так и скучно оказалось. Расти дальше, потомок. И не забудь пригласить меня в следующую передрягу!», — я понял, что такое настоящее блаженство.

Все это заняло у нас буквально пару минут. Когда из устья пещеры показались взбудораженные вейриэны и даже избегавшие солнца синты в специальных масках, я уже затащил Яррена на спину ласха, и мы рванули в небеса.

Когда-нибудь я спрошу у тебя, Лэйрин, почему ты уютной, безопасной и мгновенной тропе духов предпочитаешь путешествия на ласхах, этих летающих ледяных торосах с торчащей хуже стеклянных осколков чешуей. От них, извини, задница безбожно леденеет! Хотя скорость у них, конечно, непревзойденная. Только это и спасает от обморожений.

Тысячелепестковый храм Чаши, раскинувшийся в толще Белых гор, огромен.

Никто не представлял его истинных размеров. Под каждой горой и сопкой имелись его Лепестки, и жрицы шептались, что некоторые находились даже за пределами Белогорья, а самые древние, на самых нижних ярусах, были заброшены, потому что никто не знал их ключ.

Сделать план, то есть сопоставить внутреннюю структуру ходов и внешние очертания каменных пик, тоже никто не мог: горы дышали, ходы между Лепестками то закрывались, то открывались новые, а иногда и весь Лепесток внезапно исчезал, как не было.

Еще никогда этого не происходило, если в пещере была хотя бы одна жрица. Потому одна из парий дежурила в своем храме всегда.

Лепестками Чаши назывались особые пещеры, покрытые тускло светящейся субстанцией, похожей на живой огонь. На нижних ярусах в них встречались горячие источники. В самом источнике и поблизости от него могли жить только полумагические формы растений, плесень и подгорные змеи, питавшиеся зазевавшимися синтами, насекомыми и вездесущими мышами. Воздух в таких пещерах был всегда влажным, насыщенным ядовитыми и галлюциногенными испарениями. Потому синты назвали пещеры и рощи священными и не совались в них без особых масок.

Опасный центр окружала полоса подземных плодовых и грибных садов — источник сладостей, приправ и лекарств. Мясо и молоко верхних животных синты не ели, считая их скверной, даже фруктами и овощами, впитавшими свет солнца, брезговали. Исключение было для корнеплодов и земляных орехов — кроме грибов, основной пищи подгорцев, на которую они меняли ювелирные изделия и змеиные яды.

«Знали бы в храме, какой пищей я оскверняюсь каждый раз, когда выхожу на поверхность!» — ухмылялась неота, научившаяся даже силки для зайцев ставить под мысленным руководством отца, свежевать добычу и жарить на костре. Она и жирную утку могла сбить камнем из пращи. Та, кто так долго готовилась к побегу, всю жизнь училась выживать.

Выше ярусом шла храмовая зона — естественные и рукотворные отнорки, обустроенные как общие залы или как личные кельи жриц — хранительниц священных арок, рощ, змей и синтских тайн, таких как сотворение без магии магических амулетов из змеиной кожи и драгоценных камней.

Следующим ярусом кверху располагались мастеровая и жилая зоны подгорного народа. «Кровь недр» — так они себя называли. Горы были пронизаны их муравьиными ходами как капиллярами.

А сердцем всего был таинственный центр Чаши, куда имели доступ только посвященные жрицы. Где он находился, не знала даже мать неоты, жрица Онриль.

В структуре Храма было еще много тайн, в которые не посвящались такие безымянные и бесправные вещи, как неоты. К примеру, Арки Переходов.

Дочь Грэмира не могла понять, какое чудо переносит ее из одного лепестка в другой, стоило только встать в особую, светящуюся и инкрустированную драгоценными камнями и золотыми рунами арку и хорошенько представить рисунок другой арки, цели перехода.