Когда перед глазами детектива возникла перевязанная картонная папка с нужной фамилией, у него даже дух перехватило. Развязав веревочку, Виктор углубился в чтение медицинских заметок.

Ничего нового из них он для себя не извлек, разве что стало понятно, что Алена серьезно страдала от болезни практически всю свою сознательную жизнь. Не было ни фотографий, ни адресов, ни номеров телефонов для обратной связи. Виктор даже зубами заскрипел от досады. Все усилия пропадали.

Но одна из строк все же привлекла его внимание.

— Отчет психолога, — пробормотал детектив. — Секция двадцать восемь. Дата…

Обернувшись, Виктор увидел широкий шкаф с разломанными петлями. Вернув бумаги Сольской на место, он отпер шкаф и уставился на висящую униформу уборщика. Отодвинув ее, Виктор обнаружил ведро, швабру, покрытый паутиной огнетушитель и картонную коробку с плотным рядом видеокассет.

Поставив ящик на стол, Виктор принялся рыться в нем. Видимо, сам же психолог кассетами и заведовал — они были бережно упакованы и подписаны. На одной из них красовалась надпись: «А. Сольская, 1999–2005».

Виктор сунул кассету в рюкзак и спрятал ящик на место. Только сейчас его охватило чувство глубокого стыда за то, что он делает. Ему было плевать на больницу, на Клиента, на то, как на том свете будут расценены его действия, если только загробная жизнь существует. Но перед неизвестной ему больной девушкой он чувствовал себя крайне неуютно.

В любом случае видеомагнитофона в кладовке не оказалось, так что кассету нужно было брать с собой. Хоть какое-то утешение для совести.

Оказавшись дома, Виктор заперся на оба замка и на цепочку. Сейчас эти чрезмерные усилия по обеспечению своей безопасности уже не казались ему забавными. Переодевшись, Виктор рухнул в кресло и налил себе коньяка. Хоть не забыл купить себе выпить до похода в больницу. Уже хорошо.

Как только по жилам разлилось приятное тепло, детектив принес с балкона свой старый видеомагнитофон, подключил к телевизору и вставил кассету.

Перемотка на начало.

Первые секунды не было видно ничего, кроме черноты. Затем на экране показалась просторная, светлая комната. Судя по количеству игрушек на полу, она предназначалась для детских игр. Сами дети отсутствовали, если не считать девочки примерно шести лет, которая что-то рисовала в альбоме.

— Как тебя зовут? — спросил приятный женский голос.

— Алена, — ответила девочка, не поворачиваясь.

— Что ты делаешь, Алена?

— Рисую.

— Можно посмотреть?

Девочка тут же пододвинула альбом, почесывая фломастером голову. Камера взяла крупным планом рисунок — стройный ряд деревьев. Виктор придвинулся поближе.

— Что это? — спросил голос.

— Мой вид из окна.

— Ты видишь деревья из окна?

— Да.

— О, какие высокие деревья!

— Они не высокие! — девочка впервые засмеялась. — Это трубы высокие, а деревья нет.

— А где тут трубы?

Девочка быстро дорисовала фломастером две трубы.

— Мы когда на речке гуляем, видим их, — сообщила Алена. — Они дымят, и ничего не видно.

Виктор напряг память. Две трубы такой рядом с рекой? Нет, вряд ли Днепр…

— Далеко до речки?

— Нет, только дорожку перейти, и сразу рельсы.

Алена дорисовала еще одну трубу, третью. Фломастер взмыл почти до самой верхушки альбома.

— А это что? — поинтересовалась психолог.

— Это самая высокая труба.

— Выше, чем деревья?

— Ага.

— А можешь нарисовать мне…

Девочка не дослушала. Бросив фломастер, она соскочила со стула и побежала к двери.

— Папа пришел! — радостно крикнула она и засмеялась невинным, щебечущим смехом.

Камера продолжала снимать обои на стене.

— Это папа пришел, — со вздохом сказала психолог. — Папу снимать мы не будем, он этого не любит.

Виктор поставил на паузу, сбегал на кухню и сделал себе кофе. Вернувшись к телевизору, он продолжил просмотр.

Следующая запись, по всей видимости, была сделана спустя четыре или пять лет. Не было никакого закадрового объяснения, откуда взялся столь долгий перерыв. Голос женщины за кадром заметно изменился, теперь в нем не было такого оптимизма.

Камера показывала бледного ребенка, спящего в постели.

— Это Алена, — сказала тихо психолог. — Она отказывается посещать встречи, поэтому запись в отчет не попадет. Но показать девочку я должна. Просто для того, что верю — рано или поздно на презентациях будут показывать не только выздоравливающих деток, а и тех, кому мы помочь не смогли. Я надеюсь, когда-нибудь этот момент наступит. Будьте прокляты вы все.

Изображение исчезло.

У Виктора отвисла челюсть. Ничего себе послание.

На экране телевизора — другой день. Все та же палата, уже залитая ярким искусственным светом. Алена сидела на кровати в пижаме, закрываясь подушкой.

— Смотри в камеру, Сольская, — требовал мужской голос. — В камеру, я говорю.

— Где тетя Настя? — спросила девочка недовольно.

— Она тут больше не работает. Скажи, как тебя зовут.

— Алена я!

— Чем ты больна?

— Ничем. Отстаньте от меня!

Камера уставилась в дергающийся пол.

— Сольская, просто скажи, что ты в порядке, и тебя выпишут.

— Я сама уйду, когда захочу!

— И что будет написано в твоей карточке? С лейкозом тебя ни на одну работу не возьмут. Ни один пацан на тебя не посмотрит.

— Уйдите из моей палаты!

— Это не твоя палата, а больничная. Дура, улыбнись в камеру и скажи, что ты здорова, и через час будешь дома.

Раздался глухой удар, будто через комнату бросили подушку. Камера взметнулась вверх, лампа дневного света на миг заполонила весь обзор. По экрану пошли статические полосы.

Виктор пролил кофе себе на брюки и, охнув, отставил кружку. Было только одно объяснение, почему больница хранила на себя подобный компромат, — эти записи попросту никто не пересматривал. Видимо, презентация с улыбающимися здоровыми ребятишками заслуженно провалилась.

Виктор уже хотел выключить запись, как полосы внезапно пропали. Детектив замер с пультом в руке.

В камеру заглянуло улыбающееся лицо. Без сомнения, это была Алена. Теперь она выглядела гораздо старше и лучше — кожа здорового цвета, порозовевшие щеки. И она улыбалась.

— Всем привет, это Литера, — произнесла девушка. — Не знаю, будет ли это кто-то потом смотреть, но на всякий колбасный… Фармер! Держи камеру прямо!