иначе, но мне доподлинно известно, за что он не любит Сандайл, и отсутствие телевизора здесь совершенно ни при чем. Все дело в том, что он не любит вспоминать.

Ему хочется продать этот дом, но это один из тех моментов, в отношении которых я осмеливаюсь категорично ему возражать. До нашей свадьбы он принадлежал мне, в документах на него фигурирует только моя фамилия, так что пусть катится колбаской, как сказала бы Колли.

Впервые Сандайл показывается вдали, когда до него остается еще несколько миль. Потом то и дело прячется за поворотами и каменными глыбами, но каждый раз появляется опять, все ближе и ближе, будто сам едет нам навстречу, а не наоборот.

Колли дергает меня за рукав.

– Не делай так, это шелк, – рявкаю я.

– Стой! – кричит от обиды и возмущения Колли. – Ты что, забыла, мы же ведь в Онести.

– Нет, не забыла, – отвечаю я, хотя она права. Я просто немного растворилась в прошлом. А может, и в будущем, поди теперь узнай.

По обе стороны безлюдной автострады вокруг нас высятся развалины Онести, чем-то напоминающие скелеты. Мы всегда останавливаемся здесь по пути в Сандайл. Такова традиция. Поэтому я съезжаю на обочину и выхожу, а вслед за мной и Колли. Из земли торчат покрытые ржавчиной здания и какие-то машины, отбрасывающие в коротких зимних сумерках длинные тени. Воздух стылый. Покрытый коростой металл озарен косым светом.

Городок Онести был основан в 1870 году. В свое время в нем насчитывалось три тысячи жителей. Но когда железная дорога изменила свой пустынный маршрут и свернула в сторону Палм Спрингс, он благополучно скончался. Теперь от Онести осталась лишь проходящая по нему старая автострада, груды вывороченных балок и зазубренные жестяные крыши. На фоне розового заката чахлыми силуэтами выделяются брусья и стропила.

– Ничего не трогай, – по обыкновению говорю я.

У Колли напрочь отсутствует инстинкт самосохранения.

– И не подходи близко к домам.

Большинство из них уже обрушились, другим осталось стоять всего ничего. Колли что-то мне кричит и несется к руинам. Она обожает здесь бывать.

Колли

«Ну как, нравится?» – шепчу я Бледняшке Колли. «Ничего», – отвечает она, хотя я знаю, что городок ей по душе. Ее силуэт светится и пульсирует от удовольствия, сквозь голову проглядывает сияющая звезда.

Щенок Дампстер принюхивается и машет хвостом. Затем прыгает и в слабеющем свете мчится к развалинам. Я свистом подзываю его к себе – не хочу, чтобы он здесь отстал. Его косточки у меня в рюкзаке, но каковы будут правила, если мама увезет меня отсюда без него? Так рисковать нельзя.

Я оглядываюсь назад убедиться, что мама не видела, как я свистом подозвала воображаемого щенка. Все эти дни она наблюдает за мной с повышенным вниманием. Но в этот момент лишь закусила губу и смотрит перед собой невидящим взглядом.

Я бреду по Онести. Взгляд падает на камин без стен, наполовину занесенный песком. Потом на рухнувший телеграфный столб, разломившийся в длину пополам и побелевший от непогоды. Чуть дальше виднеется лестница, ведущая в никуда, на досках которой гниль образовала изящное кружево. Но то, что приводит меня в особый восторг, прячется в зарослях лебеды.

Я тихонько обползаю их стороной, будто они могут меня услышать. Вот он. В земле широко зияет шахтный ствол. Небольшой, примерно шесть на шесть футов. Его черная пасть – на дне маленького кратера в виде воронки. Со стороны может показаться, что шахта засасывает прямо в себя окрестные камни и гравий. Склон воронки крутой и все время осыпается, подходить к нему не хочется – можно провалиться вниз. Я пинаю небольшой камешек. Он подпрыгивает, катится по наклонной плоскости, попадает в отверстие и исчезает во тьме. Шахтные стволы наподобие этого называют порталами. Какое правильное слово.

Они разбросаны по всему Онести, но вокруг этого виднеются свежие какашки. Там кто-то живет. Тепляшка или Бледняшка? А Бледняшки вообще какают? Дампстер, насколько я знаю, нет.

– Еще минута, и все, а то темнеет, – кричит мне мама.

Так оно и есть. Посмотрев по сторонам, я больше не вижу ни щенка Дампстера, ни Бледняшки Колли. Они слились с этой землей, будто принадлежат ей без остатка. Меня охватывает ужас. Что, если им вздумается остаться? Что, если все время они только этого и хотели? Даже я вижу, что здесь для них идеальный дом. Что, если они спустились в портал и теперь оказались где-то совсем в другом месте?

«Бледняшка Колли, Бледняшка Колли!» – безмолвно зову я.

Без ответа.

«Бледняшка Колли», – повторяю я шепотом.

– Колли, – зовет меня мама, – нам надо быть на месте до наступления темноты.

– Еще буквально минутку!

Все мои чувства обостряются, превращаясь в отточенное копье. Теперь я чуть не плачу, ведь, если Бледняшка Колли и щенок Дампстер не вернутся, мне придется остаться совсем одной.

Мама размашистым шагом идет ко мне по песку. В сгущающихся сумерках ее лицо совсем не кажется нормальным и больше напоминает посредственный рисунок, за которым спрятаны кости.

– Нет! – кричу я. – Только не сейчас!

Потом мчусь от нее и забегаю под большую кучу железа, похожую на взорвавшегося паука. Потом ношусь по округе, все больше погружающейся во мрак, и пытаюсь уловить серебристый проблеск. Бросить их здесь я не могу, поэтому по широкой дуге тихо возвращаюсь обратно к шахтному стволу. Слышу, как мама спотыкается в полумраке и зовет меня. Но без Бледняшки Колли и Дампстера я отсюда не уйду.

Впереди в потемках маячит портал. Я направляюсь к нему. Его зев кажется прочным, как черный бархат. Тихонько на цыпочках иду вперед. Вот уже кромка кратера, но ствол будто стал гораздо ближе. Я чувствую, что могу протянуть руку и коснуться его. Откуда-то слышу, как мама выкрикивает мое имя. Меня обдает своим дыханием тьма. Нежное, бархатное дуновение ветра, то в одну сторону, то в другую. А может, дыхание какого-то огромного существа, уснувшего глубоко под землей. Если Бледняшка Колли с щенком Дампстером ушли, то за ними хочу и я. Теплый мир слишком одинок; кроме меня, в нем больше никого нет. Из портала доносится шум. Или нет? У меня чешутся ладошки. А какой он на ощупь, этот мрак?

Я обеими руками тянусь к порталу. Оттуда и правда идут какие-то звуки. Музыка, но не похожая ни на что, что мне доводилось слышать раньше. Будто ударяются друг о дружку холодные камни или трещат длинные глыбы льда…

Лодыжку простреливает острая боль. На меня набрасывается щенок Дампстер, язык меж его острых как бритва зубов похож на серебряную ложку. «Ой!» – обиженно тяну