А причина моего назначения в состав посольства была такова. После присоединения к Бухаре области Кеша[47], покорения силой оружия Кенагасии[48], покойный эмир Насрулло решил отправить посольство в столицу России по случаю смерти императора Николая, который о гранился ядом после поражения от Турции и европейских держав в Крыму[49]. Ему на престоле наследовал сын Александр. Он в течение семи лет платил Турции контрибуцию, а затем в течение двадцати лет не вел никаких войн и провел государственные реформы.

Посольство из Бухары было отправлено как раз для поздравления Александра по случаю восшествия на престол, для сообщения радостной вести в связи с нашими победами и установления между обеими странами дружественного союза, от которого зависело благополучие и безопасность народа и войска.

Автор этих строк участвовал и в этой поездке. Мне было дано такое поручение: «Изучи внутренние порядки в той стране, присмотрись хорошо к государственному устройству и доложи его величеству эмиру. Ибо о делах соседних стран мы узнаем со слов купцов и путешественников[50]».

Во время второй поездки, эмира не было в Бухаре[51]: он поехал осматривать некоторые крепости. Все приготовления для посла-царевича[52] вел везир Мухаммад-шах кушбеги. Он отправил эмиру донесение:

— Все приготовления к отъезду царевича сделаны. Нужен только письмоводитель, который вместе с ведением переписки мог бы исполнять и обязанности имама посольства. Как только ваше величество укажет подходящую особу, тот и будет назначен.

Эмир на клочке бумаги написал: «Имярек бывал в России и знает дорогу туда. Пусть он и будет письмоводителем и имамом».

Мне же в те дни служба в войске или у правителей была ненавистна по причине отсутствия порядка в стране, и я. несмотря на неоднократные приглашения на службу, отошел от дел, поселился в медресе, довольствовался куском черствого хлеба, чтобы поддержать жизнь и часто цитировал стихи:

«Черствым хлебом довольствуемся мы и рубищем,

Ибо лучше переносить тяготы, чем бремя людских

Благодеяний».

И вот однажды вечером ко мне пришел человек от везира и вызвал в везират. Я явился, и кушбеги сказал мне:

— Завтра утром царевич покидает город. Соверши нужные приготовления, чтобы сопровождать его.

— Что же я могу приготовить за такой промежуток времени? — спросил я.

— Я написал эмиру прошение назначить тебе жалованье. Посмотрим, что он соизволит.

Рано утром я был снова в везирате.

— Готовы ли кони и сбруя? — спросил везир.

— А у меня в медресе нет конюшни, где бы я мог держать коня, — ответил я.

— Я просил эмира назначить тебе жалованье, — сказал везир, — он не соизволил ответить. Вставай, приготовься и скачи, ибо царевич отправился уже давно, постарайся догнать его.

— Прикажите дать мне коня из государственной конюшни, — настаивал я, но он мне ответил резко и грубо:

— Там нет лишних коней.

Тогда секретарь везирата знаками вызвал меня из комнаты и приказал предоставить мне коня из эмирской конюшни, но без седла и повода. Я так и сел на него и присоединился к свите царевича.

В составе посольства кроме слуг было еще сорок человек: десять чиновников, десять ясаулов, десять людей кушбеги, десять купцов. Чиновникам выдавали жалованья триста танга, ясаулам — сто, остальным — пятьдесят таньга, а на обязанности письмоводителя и имама лежали молитвы. Ну и ничтожество же этот везир, которому нужно было разрешение на выдачу ста или трехсот танга! А сам он не смог даже выдать мне одежды, не говоря уже о денежном жалованьи.

И всего удивительней то, что никто в посольстве не знал меня и каждый спрашивал:

— Мулла, куда вы идете? Кто вам нужен?

Я то смеялся от удивления и ничего не говорил в ответ, то отвечал, что еду вместе с ними. Наконец, подъехали купцы, среди которых оказались и мои знакомые. И тогда только привели в надлежащий вид меня и моего коня, а слугам поручили присматривать за моим конем. Этими купцами также никто не заинтересовался, не спросил — принадлежат ли они к свите царевича. Царевич, будучи очень юным, не интересовался сопровождавшими людьми и даже не знал, куда едет или куда его везут. А глава посольства, дряхлый старец, который вечно был во хмелю из-за обильных возлияний, ничем, кроме себя, не интересовался и ехал в стороне, словно не имел к этому сборищу никакого отношения. Если же кто-нибудь жаловался ему, то он отвечал:

— Ступай, жалуйся царевичу!

Если же кто-нибудь жаловался царевичу, тот отвечал:

— Ступай к дяде, он знает!

В таком беспорядке мы прибыли в Самарканд. Чиновники и смотрители дорог как Бухары, так и Самарканда, повсюду устраивали нам угощения, приносили всякие дары. Дядя царевича засовывал в дорожные мешки ткани и вещи. Когда же приносили кушанья, то тот, кто проявлял ловкость и налетал на них, словно муха, только пальцы свои пачкал, а расправлялись с ними прохожие и слуги самих чиновников. На ночь же многие из нас оставались голодными, а кони — без ячменя, так как провизию и фураж наш разворовали.

По пути никому не понадобилось написать что-нибудь или совершить намаз, так что в письмоводителе или имаме не было никакой необходимости. А тот, кто хотел, совершал где-либо в уголке, с омовением или вовсе без него[53]. А в Самарканде нас задержали в гостях на несколько дней, и тогда пришлось совершать намаз всем вместе, чтобы русские не подумали чего-либо предосудительного.

Вот тогда-то глава посольства стал жаловаться и стонать:

— Кушбеги не приставил к посольству имама и письмоводителя, а ведь мне надо отправить донесение в столицу и сообщить одновременно о приеме, оказанном чиновниками и наместниками Самарканда[54].

Купцы показали ему на меня:

— Вот имам и письмоводитель, он сидит в углу.

Тогда он вызвал меня к себе и определил мне постоянное место, так как я напугал их всех, заявив, что мне поручено сообщить по возвращении эмиру обо всем, что будут делать мои спутники. И все-таки, когда русский начальник выделил провизию и фураж, то снова поднялся скандал. Когда нужно было сделать кому-либо подарок, посол кивал на царевича, а тот на посла. А если приносили подарки посольству, посол говорил: «Это мне», то же самое говорил и царевич. И кто бы из них не получил, остальные члены посольства начинали шуметь, почему им не выделили доли.

Мы прибыли в Ташкент в