с ними, кормили, поили их и отправляли по домам. Они шли реками, равнинами, горами, бессчетное множество их погибло в степях и реках, став добычей барсов и речных чудовищ. И никто не принес о них никакой вести, а оружие, снаряжение и провизия их остались на месте. Были там и готовые кушанья в котлах и разложенные по тарелкам, чай, разлитый в пиалы, так и стоял на скатертях. После их бегства русские даже не заглянули туда. Степные казахские и киргизские племена подобрали эти богатства, подсчитать которые не в состоянии был человеческий ум.

А эмиру во время бегства даже некогда было оправить нужду свою, и он помочился прямо не сходя с седла, и шаровары его при этом сильно намокли. Вечером он остановился в кишлаке Хавос. К нему подоспело несколько слуг, и он велел им постирать шаровары. До рассвета следующего дня его догнали некоторые военачальники, и он двинулся к Самарканду, облачившись в новые одежды. В это время у него было около пятисот человек. Все войско, в котором насчитывалось двести тысяч человек, рассеялось, и все разбрелись по домам. Собрались они случайно, ни о чем не ведая, и разошлись так же, и никто не поинтересовался, кто явился и кто сбежал.

А причина этого бегства та, что во главе войска стояли бывшие рабы, однокашники эмира, служить под началом которых племена считали для себя позором. К тому же, жалованье войску не было упорядочено, ежемесячно, с опозданием на несколько дней, выдавали урезанные двадцать танга. А цены на базаре колебались из-за отсутствия надзора, и не было возможности содержать войско на таком жаловании. Цены на товары были высокие, и бойцы не могли прокормиться на свое жалованье. К тому же, в войске было много всяких голодных добровольцев, готовых умереть за кусок хлеба. Если бы были раскрыты двери казны, если бы каждому воину давали по шестьдесят дирхемов и установили бы твердые цены на базаре, то, возможно, люди не разочаровались бы и бросились на врага:

«Если жалеть золото на войско,

Оно не захочет обнажать меч».

Ведь без одежды и провизии воины сражаются только на шахматной доске.

Когда военачальники и остатки войска сбежались в Самарканд, эмиру следовало бы выяснить причины этой неудачи. Выяснив же, надо было устранить их и вновь принять от войска присягу. Первая причина нерадивости воинов на поле брани была та, что они не получали достаточного жалования; вторая — та, что войском командовали низкие люди; третья — та, что если кто-либо погибал на войне, то его дети становились нищими, а это приводит к тому, что человек перестает быть смелым. Ведь если человек подвергает себя какой-либо опасности, то делает это ради себя, жены, детей. И если нет такой заинтересованности, то ни один человек ни за что не будет стараться и не подвергнет себя смертельной опасности.

Еще одна причина поражения нашего войска — это та, что никто не знал о положении дел противника, а если и слышал об этом, то не верил. Я уже говорил об этом: они мерили противника своей меркой и поэтому удовлетворились трехгазовыми дубинами, которые годятся разве только, чтобы воевать с узбеками.

Они очень напоминают того гурца[38], который услышал в мечети проповедь о хаддже, о том, что остановка у горы Арафа[39] влечет такое-то воздаяние, а бросание камешков[40] — такое-то, а бег от Сафы до Марвы[41] приносит такие-то блага на том свете.

Гур растерялся и прямо из мечети, не заходя домой, и, не прихватив на дорогу ни припасов, ни коня, отправился в хаддж. Пройдя целый фарсах, он стал изнывать от жажды и голода испросил повстречавшегося бакалейщика:

— Сколько пути отсюда до хадджа?

— Ты что, с ума спятил? — ответил бакалейщик, — Отсюда до хадджа тысяча фарсахов, а ты еще и из города-то толком не вышел.

И этот паломник подумал: «Хаддж, оказывается, нелегкое дело, мне не нужно воздаяние, раздобытое с таким трудом», и вернулся к себе домой.

Подобно ему, нашим газиям внушали, что участники священной войны попадают в рай, что погибших от меча неверных немедленно берут в райский сад, «где текут ручьи»,[42] что если они убьют неверных, то станут газиями. И люди выступили в поход, воодушевленные такими посулами. Во-первых, до прибытия к цели иссякли их путевые запасы. Во-вторых, они убедились, что приблизиться к неверным и бросить в них трехгазовые дубины вообще невозможно и, отказавшись от благ этого и того мира, обратились в бегство. Увидев, что войску неверных предшествует огненный вал, они пожалели свою жизнь, не решились дерзнуть, и единственное, что им оставалось, было бегство.

Далее, для стойкости войска на поле брани необходимы: доблесть и величие души правителя, твердость духа военачальника, храбрость и отвага разведчиков, необходимо, чтобы начальники самолично участвовали в битве, обещая воинам золото и имущество. Невдалеке от поля битвы всегда должна лежать куча динаров и дирхемов с приставленным к ним чиновником, чтобы каждый, совершивший подвиг и нанесший урон врагу, тут же получал бы вознаграждение: за одного убитого противника — столько-то, за принесенную голову — столько-то, за захваченного у противника коня — столько-то.

Обещания вроде того, что если совершишь здесь подвиг, то будешь награжден в столице или что после поражения врага получишь выгодную должность, — такие обещания на поле брани никчемны, так как ни один разумный человек не станет жертвовать жизнью ради обещаний. Здесь вместо обещаний всегда нужны наличные деньги, а также список должностей, на которые тотчас же будут назначены отличившиеся.

В общем, когда с миски узбеков была снята крышка, и когда сошла позолота с их украшений и оголилась медь, русские испытали их и немедленно двинулись к Джизаку. Со стороны же Самарканда на оборону Джизака было брошено двенадцать тысяч воинов под предводительством нескольких военачальников, которые все враждовали между собой. Если один из них решал сделать остановку, то другой обязательно продолжал движение, если у кого-либо кони застревали в трясине, то никто не помогал ему. Среди них были и регулярные войска под предводительством афганцев, которые принимали прежде участие в схватках с регулярными войсками.

Все эти войска сгруппировались в Джизаке. Начальники регулярных войск стали советовать не отсиживаться в крепости, а дать бой за ее стенами. Но бывшие рабы эмира, которые осуществляли общее командование, не послушались их. Они подняли шум и крик, словно бабы. И никто не слышал того, что говорил