– Чита-Рита-Чита-Маргарита! Вах! Да вы, девчоночки, уж с утра в сауну намылились? Дело! Может, спинку кому потереть? Тайский массаж? за недорого?

– Да тихо ты…

– А чо такое?

– А то такое, что вон в бане-то кто-то засел!

– В бане?

Приходи ко мне на баню – я тебя оттарабаню.

Приводи свою маманю – и ее оттарабаню!

– Да не ори ты, урод! Иди вот посмотри, кто там!

– А чо мне смотреть? Эт он вас поджидает!

– Кто поджидает, дурья твоя башка?

– А то ты не знаешь? Винни-Пух!

– А?

Жора, которого сегодня пробило на частушки, объяснил:

По деревне ходит слух:

Винни-Пух е…т старух!

Тетю Дашу, тетю Глашу

И еще каких-то двух!

Егоровна хмыкнула.

– Да вы с ума посходили все, что ли? – рассвирепела Сапрыкина. – Там, может, маньяк какой прячется!

– Сексуальный, – радостно предположил Жорик.

– Херальный! Ты мужик или нет? А ну, давай быстро!

И Сапрыкина, схватив Жорика за шиворот, швырнула его к зловещей и таинственной дверце.

С трудом удержавшись на ногах, Жорик обернулся, послал Маргарите издевательский воздушный поцелуй и только потом дернул за ручку. Дверь не поддавалась. Жора дернул сильнее – тот же результат. Третьего рывка ручка не выдержала, и Жора повалился на землю под визг Сапрыкиной и лай вконец разошедшейся Лады.

Поднявшись и разозлившись, Жорик схватил прислоненный к стенке бани черенок лопаты и заорал как резанный Высоцкий: «Граждане бандиты! С вами говорит капитан Жеглов! Сопротивление бесполезно! Я сказал – Горбатый!» – сопровождая каждый рык громким ударом черенка о хлипкие стены и дверь баньки.

«Вот дурак-то! Щас переломает все», – подумала Егоровна, но сказать ничего не успела.

Потому что после крика: «Вихрь-антитеррор!», сопровождаемого особо лихим и сокрушительным ударом, воцарилось неожиданное безмолвие.

– А там, блин, шевелится что-то, – озадаченно произнес Жорик.

– А мы что говорили? Ну вот и давай, шугани своего Винни-Пуха! – приказала Сапрыкина, а сама подвинулась еще поближе к калитке.

– Эй, ты там! Стреляю на поражение! Выходи по одному!

– Господи, сколько их там? – ужаснулась баба Шура.

– Считаю до одиннадцати! Уже десять! – продолжал куражиться бесстрашный от хмеля и врожденной дурости Жора.

И тут дверца приоткрылась,

потом еще чуть-чуть,

потом открылась наполовину, и…

и из-за нее появилась голова.

– А-а-а-а! – заорала Сапрыкина!

– Господи Иисусе! – прошептала Егоровна!

– Бляха-муха! – удивился Жорик!

Из низенькой бани, согнувшись в три погибели, почти на четвереньках выползало что-то невероятное, что-то совершенно немыслимое и невозможное в нормальной русской деревне, тем более в День народного единства. Когда же оно распрямилось во весь свой рост, Сапрыкина завизжала с новой силой и вылетела за калитку. Обезножевшая со страху Егоровна быстро-быстро закрестилась и зашептала:

– Не убоишися от страха нощного, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденного!

А ошарашенный Жорик произнес:

– Вот тебе, бабушка, и волосатый огурец!

Глупая и похабная присказка в данном случае оказалось уместной – незнакомец действительно был волосат. Представьте себе индейца-аутиста из «Пролетая над гнездом кукушки». Вот такая же орясина, только кучерявая и заросшая по самые ресницы иссиня-черной всклокоченной бородой, и с глазами… нет, лучше вспомните мультфильм «Аленький цветочек» – тот, старый, советский: сказочное лохматое чудище с такими же печальными глазами предстало изумленным и перепуганным взорам моих героев.

Раньше всех опомнилась Лада, которая сначала от греха подальше отбежала вслед за Сопрыкиной, а теперь с яростным лаем наскакивала на пришельца, не очень-то, однако, приближаясь.

Ужас исказил черты ужасного создания, и неожиданно мелодичным и жалобным человечьим голосом оно заблажило:

– Вущау восед! Леэгзер, вущау восед!

Мать честная! Это что же такое делается?

Сапрыкина, припустив наутек, завизжала:

– Хватайте его! Это ваххабит!

Тут уж Жора потерял всякий страх и всякое разумение:

– Ага! Бабай Кунанбаев! Нелегальная миграция! Очень хорошо! А ну руки в гору! Руки в гору, я сказал!

Чудище подняло огромные лапы:

– Ыбакво, аттадергуллинь!

– Молчать, пока зубы торчат! Документики приготовили!

– Регистрация небберень, документы, негер гын теффань.

– Тэкс! Неберен, говоришь? А наркотрафик – берен? А? А международный терроризм – берен?!

– Аттымемтуеллинь, ыбакачху!

– Ебачху?! Ну все! Я те щас покажу ебачху! Лимиты терпения исчерпаны!

– Ыбакво, ассэнаббэтуллинь! Мыным метфо негер альдеррэгхум!

– Без суда и следствия! По законам военного времени!

Сапрыкина издалека посоветовала:

– Ты его обыщи, Жорик! Вдруг у него пояс шахида!

– Попрошу без комментариев! – огрызнулся вконец охреневший Жорик. – Здесь вопросы задаю я!.. Почему посторонние на съемочной площадке?!

– Да уж полно тебе фасонить-то! Глянь, как человека-то напугал! Больно ты что-то развоевался! – вмешался наконец в эту трагикомедию единственный здравомыслящий и взрослый, хотя и маленький и робкий, человек.

Несчастный незнакомец, услышав в голосе Егоровны сострадание и милосердие, протянул к ней в отчаянной мольбе большие и грязные ладошки:

– Войзеро! Арогит, йикырта!

Сразу оговоримся – мы не знаем в точности, как попал этот нелегальный иммигрант в наше повествование и из каких краев нашей бывшей бескрайней родины и какими бурными ветрами перемен его занесло в русскую нечерноземную деревню. Вроде бы он вместе с другими постсоветскими скитальцами строил загородный замок какому-то Вознесенскому богатею. Грянул кризис, хозяин стройку приостановил, с бригадой, правда, рассчитался вполне по-божески, бригадиру же велел подобрать на зиму сторожа, чтобы охочие до чужого добра ильинские жители не растащили по кирпичику недостроенную пламенеющую готику. Сторожем выбрали самого безответного и молодого, к тому же принадлежащего к иному роду-племени, чем большинство строителей-инородцев. Работодатель вскоре, видимо, вконец разорился или попался с поличным в ходе кампании по борьбе с коррупцией, и беззащитный сторож остался безо всяких средств к существованию, один-одинешенек на чужбине, с перспективой медленного умирания от голода-холода. Вот он и пошел наугад домой, опасливо пробираясь темными осенними ночами, чтобы не попасться милиции или местным драчунам, а днем таился, забиваясь в какую-нибудь халабуду и отсыпаясь. Но чуткость Лады прервала это скорбное странствие, и вот теперь дрожащий от холода и страха чужеземец взывал на непонятном никому языке к жалости, и уже умилил и растрогал старенькую хозяйку своего временного пристанища; но смирить военно-патриотического Жору бабы-Шурины увещевания, конечно, не могли, уж очень он разошелся.