— Мы с вами судим с точки зрения своего участка, — проговорил он как мог помягче, недовольный, что она отгадала его мысли, — а Хвощин судит с точки зрения всей дистанции. Он всячески помогает Шебальскому району завершить работу, чтобы рапортовать обкому: вот, мол, как у нас споро идет дело. Что ж, Варвара Михайловна, возможно, по-своему Хвощин и прав. Ему надобен эффект, это заставит остальные двадцать пять районов подтянуться. Начальник доротдела — человек энергичный, он стремится выдвинуться.

— Я вас не совсем понимаю, — с недоумением перебила его Варвара Михайловна. — Во время огромной всенародной стройки думать о собственной карьере?! Вы это одобряете?

— Почему бы и нет? Что здесь худого? Чины получают на войне. Для дорожников области сейчас тяжелые, но и славные дни, такие выпадают ой как нечасто. Самое время отличиться, показать, на что ты способен, получить награду.

— Но ведь Хвощин помогает квашинцам за счет всех остальных районов. Разве это справедливо? Чем виноваты другие?

Щеки Варвары Михайловны раскраснелись, вся фигура выражала горячий протест, и Молостов залюбовался ею. Своей искренностью, правдивостью она и была ему дорога. Счастлив тот, кого эта женщина любит.

— Жизнь сурова, в ней не сразу разберешься, — хмуро сказал Молостов. — На каком бы участке эти два самосвала ни работали, они ведь все равно трассу строят? Вот если бы Хвощин на них себе картошку с огорода возил… — И, как бы уклоняясь от разговора, ласково добавил: — Вы отдохните, Варвара Михайловна, а я спущусь в карьер, нужно потолковать с начальником об увеличении добычи. Пока сухая погода, пускай больше заготавливают камня, авось сумеем перебросить его на трассу.

И, подойдя к уступу, Молостов спрыгнул вниз.

Подводы загрузили камнем, они потянулись на свои участки; следом отошел и самосвал. Среди накаленного сверкающего плитняка с одинокой кривой сосенкой было как-то особенно пустынно. Варвара Михайловна немножко прошлась. При каждом ее шаге из-под сандалет срывались серовато-желтые кузнечики, которых можно было разглядеть лишь в полете; опустившись на сухие стебельки, землю, они замирали, напоминая каменистую россыпь. Из-под ног юркнула желтовато-серая ящерица и скрылась в расщелине. Под знойным ветерком покачивался кустик полыни, скудная, покрытая пылью трава казалась жесткой и ничем не пахла. Рабочие кайлами рубили пласт, вокруг раздавался стук, звон.

Варваре Михайловне вдруг до слез стало одиноко, скучно. Может, Андрей был прав, и она действительно зря поехала на стройку? Помощь ее почти не нужна, она больше копается на трассе, чем лечит, а дома и в больнице как-никак спокойнее. В лагере нет элементарных гигиенических условий, не всегда достанешь теплой воды почистить зубы; чтобы помыть на ночь ноги, нужно бежать под откос на Омутовку, а что сталось с ее маникюром? Лак облез, и совершенно бесполезно красить ногти. Варваре Михайловне вспомнилась обжитая, уютная квартира, диван в спальне под фикусом: это был их любимый уголок. Андрей обычно читал вслух книгу, она вышивала коврик-апплике к никелированной кроватке сына; или играли в четыре руки на пианино. А то шли в театр, на концерт в филармонию. Может, бросить все и вернуться в город? Как ей все опостылело: и этот карьер, и шалаш с тощей постелью на земле, и новые подруги, даже Молостов потускнел. «Кстати, Молостов, что у него за странный тон?!» Варвара Михайловна вдруг посмотрела на их отношения совсем другим взглядом. «Он глаз с меня не спускает, не отстает. Это просто неприлично, я должна его одернуть, поставить на место, у меня муж. В конце концов люди могут заметить… Ой, да ничего мне здесь не нужно, скорее бы к родным, в семью».

Не признаваясь в том самой себе, Варвара Михайловна боялась встретить мужчину красивого и более обаятельного, чем ее Андрюша. В девичестве она несколько раз влюблялась, но то было до брака, а потому «несерьезно». Знакомство с Молостовым напомнило ей, что на свете много интересных холостяков. И теперь Варвара Михайловна обрадовалась, что дорожный техник не затронул ее сердце. «Какой-то он беспризорный. Таких женщины просто жалеют».

Из-за обрыва горы послышался шум мотора и показалась чашинская трехтонка. Жогалев с ходу повернул ее кузовом к высокому и длинному штабелю камней, откинул железные скобки, спустил борт. Забавина поставила ногу на колесо, ловко соскочила на землю, усыпанную околом, щебнем.

— Привезла рыбки? — спросил щуплый, с пушком вокруг рта камнелом. — Аль даром скатала?

— У меня, миленький, ничего не срывается.

И, покосившись на фельдшерицу, Забавина, как-то вызывающе выпятив грудь, подошла к вылезавшему из карьера Молостову. На ее красивом, пышущем здоровьем лице заиграла несколько вкрадчивая, счастливая улыбка. Варвара Михайловна услышала, как она сказала:

— Ну, хозяйственная комиссия, можешь осмотреть покупку.

— Значит, сегодня с ухой? — весело отозвался Молостов.

— Любителям могу и поджарить.

Она засмеялась, кончиком языка облизнула жадную нижнюю, чуть выдававшуюся губу. Варвара Михайловна сделала оживленное лицо, шагнула к Порфишину, открыла рот, чтобы спросить: «Отправили, Елисеич, дочкам посылку?», да вовремя вспомнила, что уже два раза об этом заговаривала, и, не зная, куда себя деть, задержалась возле Жогалева. Шофер вытирал паклей грязные руки. Десятник уже отмерил камень металлическим складным метром, и его начали грузить в кузов трехтонки.

— Так и вас, Костя, мобилизовали на трассу? — спросила Камынина и как бы безразлично повела глазами на техника и бывшую официантку. — Теперь до окончания шоссе?

— Начальнику с горки видней. Рабочий народ у нас через каждые три недели меняют, может, и про меня бог вспомнит. — И Жогалев, тоже покосившись на Молостова, зачастил с тем заученным подъемом, за которым таилось полнейшее равнодушие. — Будем жать на всю железку. Если потребуют райком партии и райсовет трудящихся, зазимую тут. Дам подписку на целый год времени, как на заем. Это наша сознательная обязанность всего населения, потому как народная стройка… — И вдруг совсем другим голосом заорал на камнеломов: — Иль у вас помороки отбило? Куда грузите, что это вам, трактор? До ночи буксовать буду в овражке за Бабынином?

И, проворно подскочив к машине, стал закрывать борт.

— А ты делай стахановскую возку.

— Беспременно. Только сперва схожу в отпуск, покурортюсь у тещи в деревне, а то портки спадают.

— Небось на «левую-то» хоть сейчас готов? — засмеялся один из грузчиков, опуская лопату.

Шофер нажал на клаксон.

— Отправление дано, айда по местам согласно купленным билетам. Павел Антонович, вы в кабину? В кузов? На камнях неудобно. Может, вам желательно, Варвара Михайловна? Вот и красота: прошу к нашему шалашу.

Рядом с шофером Камынина села с чувством отвращения. Она бы охотно заняла свое место в кузове, но ее остановила обида на Молостова,