Камынин слышал, как Протасов давал ей задание: вызвать на провод первого секретаря Загорянского райкома партии; позвонить председателю облпотребсоюза, чтобы явился лично; связаться с щебеночным заводом.

«Значит, завтра на трассе будет полный порядок, — удовлетворенно подумал Андрей Ильич, спускаясь с лестницы в вестибюль. — А здорово он мне вклеил «не стрижено, не брито»! Как я впопыхах забыл? И Варюша не напомнила. Но ведь понимает небось, что не нарочно я?»

Домой он возвратился в самом хорошем настроении, предвкушая, как расскажет Варе о едком намеке секретаря обкома. В столовой его ожидал чистый прибор, солонка, хлебница, накрытая старой коричневой салфеткой.

— А где наши? — спросил он двоюродную тетку.

— Они уже отобедали, — ответила Феклуша, ставя разогревать на примус лапшу с мясом. — Васенька упросил маму сходить в горсад: в комнату смеха ему захотелось. Варвара Михайловна думали, вы поздно вернетесь, ну и согласились. Сказали, что скоро вернутся, пускай, мол, хозяин ждет.

Всю жизнь Феклуша прожила в родной деревне за Окой, а когда внезапно умер сын, завербовавшийся на Колыму, заколотила избу и приехала в город к двоюродному племяннику. Она приняла на свои плечи хозяйство, стряпню, вынянчила Васятку. Невысокая, худенькая, со следами оспы на лице, с золотыми дутыми серьгами в ушах, она, несмотря на свои пятьдесят лет, редко присаживалась: все горело в ее суховатых и крепких руках. Себя велела звать по имени: «Привыкла в деревне: Фекла, Феклуша». В семье Камыниных к ней привязались.

— Седайте за стол, Ильич. Зараз налью щей.

Родственников Феклуша упорно величала на «вы».

Есть Андрею Ильичу вдруг расхотелось. Хоть он сам велел жене не ждать и садиться за стол, в душе это его обидело. Он откупорил бутылку наливки «Золотая осень», выпил лафитничек, но пообедал без всякого аппетита.

Надумал было повидать начальника облдоротдела: кое-какие вопросы надо согласовать. Позвонил по телефону в контору, затем на квартиру — везде длинные гудки. Значит, проводит выходной на даче. Андрей Ильич раскис. Эка все не заладилось. Вот это называется «отдохнул в семье». Он остановился у старинного буфета, тупо глядя на резные дверцы. Достал пластмассовый стаканчик, мыльный порошок и начал бриться: надо взять себя в руки. Освежился одеколоном, взял с этажерки объемистую книгу «Дорожные машины», сел в спальне на клеенчатый диван под фикусом у окна и стал читать.

На затравевшей улице полусонно шелестели молодые липки, был виден деревянный тротуарчик, булыжная, в выбоинах, мостовая, старинные дома на противоположной стороне, вышка пожарной каланчи. Солнце, красное, распухшее, словно оно только что парилось в бане, уходило, за горизонт, чтобы подремать короткую июньскую ночку. И Андрей Ильич сам не заметил, как тоже заснул с открытой книжкой, облокотясь на валик дивана: сильно переутомился за эти дни, а тут еще наливка подействовала. Последние его связные мысли были: «Конечно, соскучилась, — сын, я понимаю… но могли бы меня подождать, вместе б пообедали, сходили в горсад». И секундой позже: «Надо облить из крана голову, а то еще засну…»

Открыв глаза, Андрей Ильич долго не мог понять, что с ним, где он находится. За окном было темно, с улицы в комнату вливался ночной свежий воздух, в телефонном аппарате на столе отражался луч месяца. Камынин был без сапог: наверно, еще вчера вечером сняла Феклуша. А где же Варя, сынишка? Неужто еще не пришли?

Он встал с дивана, зажег электричество. На их супружеской кровати, выпростав из-под байкового одеяла загорелую руку, спала Варя, и ее тонкая шея, открытая, с остриженными волосами, как-то наивно и беспомощно выделялась на белой наволочке; рядом с ней разметался Васятка, совсем сползший с подушки. Он очень любил, когда ему с вечера читали. На полу валялась раскрытая книжка «Венгерские сказки»: видно, читали, да так и заснули оба. Значит, Варя ждала его? Почему же не разбудила?

Сперва Камынин хотел было перенести сынишку за стену в никелированную кроватку с веревочной сеткой. Затем раздумал и только накрыл одеялом. Варя, наверно, сильно устала, а завтра чуть свет должен заехать Горбачев и отвезти ее обратно на трассу. Андрей Ильич достал из шкафа свежую простыню, расстелил ее на клеенчатом диване и улегся один. На этот раз он очень долго не мог заснуть. Может, его любовь, ожидание передадутся Варе, она проснется и придет к нему? Ну же, ну!.. Луч месяца исчез с телефонного аппарата, за окном засерел рассвет, подали голоса воробьи под застрехой, заворковали голуби, липки запахли росой, а он все курил, ворочался: нехорошо у него было на сердце.

Вторично проснулся Андрей Ильич поздно — вялый, потный, разбитый. Горячее солнце било прямо в глаза, в воздухе скопилась знойная духота. В спальне никого не было, пустой оказалась и столовая. На письменном столе он нашел записку жены.

«Милый Андрюша, ты вчера спал сладко-сладко, и я не решилась разбудить. Не дождался? Эх, ты! Измучился с этой стройкой? Васятка попросил почитать сказки, и я взяла его к себе. Я хотела дать тебе лишний часок отдохнуть, да не заметила, как сама заснула. Вот нехорошо вышло. Да? Мне так хотелось побыть с тобой, дорогуля, выспаться на твоей руке. Значит, до следующей встречи? Но когда? А сегодня я тебя поцеловала, ты только сморщился, будто муха села. До свидания, славный мой, приезжай к нам на участок. Захвати когда-нибудь и сынишку, ладно?»

Камынин повертел в руках записку, против воли отметил одну грамматическую ошибку и хмуро стал натягивать сапоги. Неискренностью, лицемерием дохнуло на него от этих строк.

XIII

Вернувшись на Чашинский участок, Варвара Михайловна долго сидела в «медицинском» шалаше, безвольно опустив руки. Как и прежде, дел у нее оказалось меньше всех. Утром пришел плотник, который еще в субботу вечером пилой обрезал руку; перед обедом — тачечница: ей упавший камень ободрал голень. Варвара Михайловна сделала перевязку, очень довольная, что может помочь.

Хорошо бы вздремнуть — ночь она спала плохо, — да неудобно, когда все работают. Она отправилась на трассу, стала носить песок для «корыта» и здесь увидела Молостова. Он озабоченно шагал рядом с трактором, следя за тем, как струг профилирует земляное полотно. Молостов кивнул ей издали, вскоре его позвали мостовщики, тянувшие «версту» из бордюрных камней; вот он остановился среди женщин, присыпавших обочины, а затем она его совсем потеряла из виду.

И очень хорошо. В этот приезд на выходной в Моданск Варвара Михайловна с ужасом почувствовала, что избегает мужа, его прикосновений, поцелуев. Ведь вчера она торопилась домой с искренним желанием начать с Андрюшей прежнюю хорошую жизнь. Она твердо решила порвать «странные отношения»