Куда нас везут, нам (даже офицерам вроде меня) не сказали – просто посадили в самолет и мы полетели. Когда самолет сел, нам объявили: «СССР». Мне, опять же, как герою Вьетнама повезло – я попал, как и мечтал, в медицинский институт. Другим повезло меньше. Один мой знакомый, тоже собиравшийся стать врачом, попал в так называемое ПТУ и несколько лет вместо медицины осваивал специальность горного рабочего. Разумеется, ничего он там не осваивал, а просто (как он выражался) «пахал в шахте на лопате». Единственное, что он в этом профессионально-техническом училище изучил в совершенстве, – это русский мат, который употреблял при каждом удобном случае. Кроме лингвистического, так сказать, достижения, у него было еще и «достижение» физическое: от постоянной работы с лопатой у него выступили вены на руках и он показывал всем свои предплечья. Видимо, он никогда раньше тяжело не работал, поэтому случившееся вызывало у него такое большое удивление.

Мне, конечно, было полегче. Хотя случалось всякое. Сначала меня положили в стационар и стали, как они выражались, «гнать глистов». Это у меня-то, традиционного лекаря в восьмом поколении, который про глистов и травы для борьбы с ними знал больше, чем все эти врачи вместе взятые. Но они не отставали, заставляли пить таблетки, угрожая, что иначе скажут руководителю нашей группы и меня «отправят на родину». Это была серьезная угроза – «на родину» отправляли за малейшую провинность, а уж там провинившихся точно ничего хорошего не ожидало. Да и вообще возвращаться из мирной жизни «на родину» мне совершенно не хотелось. Так что я покорился и согласился пить таблетки. Но какие же они были доверчивые идиоты: поверили, что я действительно стану пить их отраву, которая, как я понимал, травит не только глистов, но и человека.

Обмануть их было легко. Тут мне пригодилось «искусство обманщика», которому меня обучил мастер Ван. Говорил он так: «Искусство рукопашного боя – это, конечно, очень хорошо. Но иногда проще обмануть человека, чем упираться, как баран, и использовать силу. Соглашайся, но жди подходящего момента и делай все по-своему». Так я и поступил. Я улыбался, брал из рук медсестры таблетки, бросал их в рот, запивал водой. Все это требовалось делать при ней, потому что какой-то деревенский остолоп уже пытался выплевывать таблетки и попался на этом. Ну что ж, у него не было учителя Вана, который научил меня в том числе и тому, как сделать вид, что ты съел предложенную еду, а на самом деле… А на самом деле я, не переставая улыбаться, отходил за угол, выплевывал в ладонь кашу, в которую превращались таблетки, и степенно шел в туалет, сполоснуть рот и выбросить «кашу» в унитаз. Воду я после этого всегда сливал, ибо Ван учил меня: в мастерстве нет мелочей. Например, даже совсем небольшая царапина от когтей тигра может привести к заражению крови, даже крохотное пятно туши может испортить каллиграфическую надпись.

В больнице меня продержали недолго, так как я был (разумеется, если не считать нескольких шрамов) совершенно здоров. Все врачи удивлялись, говорили, что такие здоровые люди им редко встречаются. Я не стал говорить, что им просто не попадались люди, занимающиеся Ци-Гун.

Когда я вышел из больницы, меня отправили в общежитие. Было мне там скучно. С соотечественниками мне было совершенно не интересно, о чем мне, мастеру и боевому офицеру, было говорить с этими сопляками, которые попали в медицинский институт прямо со школьной скамьи. Их я просто не замечал. Но оказалось, что они заметили меня. А дело было так.

Переход к мирной жизни оказался для меня непростым. Несколько месяцев я совершенно ничего не хотел. Вернувшись с занятий, я ложился лицом к стене и лежал так до утра. Мне почти не хотелось есть. Мало того, мне даже не хотелось практиковать! Ни боевое искусство, ни Ци-Гун! Я сам не понимал, как такое со мной может быть, но это было так. Спустя какое-то время я стал оживать. Выразилось это в том, что я стал много, очень много пить и курить. Курил и пил я и раньше, но не по бутылке вина и не по пачке сигарет в день. Это тоже никого не касалось, потому что пил я в одиночку, а выпив, не дебоширил, а ложился спать.

Потом и это прошло. Видимо, долго пить я не мог – здоровый организм сопротивлялся и победил. Пить я, конечно, не бросил, но теперь точнее это можно было назвать словом «выпивать»: нечасто, немного и в достойной компании. Правда, тот же самый здоровый организм стал требовать другого – женского общества. Поэтому в общежитие я стал возвращаться поздно. А так как после одиннадцати (или двенадцати, точно не помню) вечера двери закрывали, то я повадился ходить через комнату вьетнамцев, живущих на первом этаже. Радости им это никак не доставляло: среди ночи приходит Минь, стучит в окно, требует его впустить. Приходится вставать, открывать окно, а Минь, «как будто так и надо», не говоря «спасибо», проходит мимо них и, не торопясь, выходит в коридор, даже не закрывая за собой дверь.

Вот тут-то мои соотечественники и стали меня замечать. Отказать мне они почему-то не решались, хотя никто не знал, что я мастер, через что я прошел и что я умею. Может, углядели во мне нечто, что удерживало их от неосмотрительного шага. А может, просто трусливые попались. Поэтому поступили они иначе: обратились к двум «соотечественникам», которые не скрывали (мало того, они это афишировали), что обладают навыками боевых искусств. Они даже называли себя мастерами! Один из них обнаглел настолько, что взялся обучать группу советских студентов рукопашному бою. И это ему вполне сходило с рук – в СССР тогда был большой интерес к азиатским боевым искусствам, а настоящего мастера еще никто не видел. Как-то случайно я увидел занятия, который проводил этот мастер. Попадись он мне в джунглях…

И вот однажды, когда в очередной раз ночью я возвращался в общежитие через окно, меня вместо робких обитателей «проходной» комнаты встретили двое этих «мастеров». Увидев, что в комнате, кроме них, никого нет, я обрадовался – можно было не стесняться. Калечить или тем более убивать их я, разумеется, не собирался. Но спускать такое неуважение к себе я тоже не предполагал. Поэтому я спокойно взял ближайший стул, ударом ладони разломал его, взял в руки удобный обломок от него и так же спокойно встал спиной к стене. Все это я проделал, не сводя глаз с этой «мастерской» парочки.

Нападать на меня им сразу расхотелось. Видимо, все-таки во Вьетнаме они видели настоящих мастеров, потому что один из них что-то тут же начал шептать другому на ухо. Мой чуткий слух позволил мне разобрать, что он говорил (кстати, эти слова в свой адрес я уже слышал не один раз). Прошу меня простить, я просто делаю дословный перевод с вьетнамского языка на русский: «Бросаем это дело на х…, он очень х…во смотрит, этот Минь». Тут они не ошиблись: еще шаг ко мне навстречу…

На этом, собственно, мои отношения с соотечественниками и закончились. Два этих бойца стали меня обходить десятой дорогой. Видимо, их отношение передалось и всем остальным (а может, что-то и узнали обо мне). Но для меня это было не важно. Важно, что с этих пор меня никто никогда не задевал и даже не пытался общаться. Меня просто боялись. Это было именно то отношение, к которому я привык и которое считал правильным.

Одному мне никогда не было скучно. Кроме того, я знал, что те, кто надо, кому «положено по судьбе», меня найдут. Разумеется, случилось это не сразу. Вначале приходили совсем не те. Например, однажды всех «вьетнамских друзей» пригласили посетить институтскую секцию бокса. Секция эта считалась очень хорошей, потому что высокие показатели в спорте были очень важны для любого советского института и классных спортсменов туда буквально заманивали, обещая им стипендии и возможность вообще не посещать занятия. Я этого никак понять не мог: как в дальнейшей своей жизни человек, который совсем не учился, сможет учить людей? Как по мне, таких ребят надо было без всякой жалости вышвыривать из института (пусть бы себе на здоровье занимались спортом), потому что подпускать к больным такого горе-доктора… Но мое мнение никого не интересовало и я сам пару раз видел, как преподаватели с кафедры физкультуры приходили договариваться насчет своих оболтусов-спортсменов. А чтобы их подопечным не нужно было самим приходить на зачеты и экзамены, они приносили их зачетки и просили других преподавателей «поставить какую-нибудь троечку». Все это я к тому, что боксеры в институтской секции были отборные, многие из них называли себя «мастерами спорта». Что такое «мастер спорта», я, честно говоря, не понимал, да и не очень интересовался.