— Смотри, как бы тебя не выбрали следующим женихом! — процедил мне в ухо Зофиил.

— Камлот — не калека! — вскипел Родриго.

— Это еще как сказать. — Зофиил перегнулся через мое плечо, чтобы наколоть ножом ломтик сочной баранины. — Один глаз он уже потерял и сам, сдается, не помнит, когда и как. Если потеряет и второй, будет женишок, что надо. А то с нынешним мором калек на все деревни не хватит.

Родриго сжал кулаки. Надо было скорее обратить все в шутку.

— Дай-то бог, а то как еще старичине вроде меня побаловаться с бабенкой?

Зофиил хохотнул и отправился угощаться за соседний стол. На беду Родриго в отличие от меня никак не мог усвоить, что единственное средство от его колкостей — не принимать их близко к сердцу. У меня крепло неприятное чувство, что между ними назревает ссора. Скорее бы уж добраться до цели и разойтись с миром.

Когда начало смеркаться, дождь перестал. Крестьяне зажгли факелы и фонари. Столы и скамейки сдвинули, начались танцы. Родриго и Жофре играли; к ним присоединились местные жители с барабанами, дудками, свирелями, котелками и сковородками. Жофре пил весь вечер, но, если он и взял несколько фальшивых нот, они утонули в свисте дудок. Родриго не привык, чтобы ему подыгрывали на сковородках, но не сплоховал и даже постарался попасть в ритм, за что был вознагражден одобрительным: «Так-то лучше!»

Нелегко плясать на кладбище. Танцоры спотыкались о могильные холмики, налетали на кресты и каменные плиты, но от дарового эля, меда и сидра все так развеселились, что дружно хохотали над каждым падением. В темных уголках под кладбищенской стеной парни с девками любились, хихикая и постанывая, чтобы потом в изнеможении скатиться друг с дружки и заснуть прямо на земле. Дети порождали собственный хаос. Такие же пьяные, как взрослые, они остервенело носились друг за другом, швырялись камнями в гирлянды или сбивались в кучки, чтобы помучить кого-нибудь из своих.

Зофиил не плясал. Он сидел, обхватив за талию пышнотелую деревенскую девку в ярко-желтом киртле, слишком легком для холодного дня. Она дрожала и, хихикая, пыталась забраться ему под плащ. Глаза у нее блестели, как бывает, когда человек еще не совсем пьян, но уже заметно навеселе. Мне ни разу не доводилось видеть Зофиила с женщинами и думалось, что они его не занимают. Однако по всему выходило, что эта ему приглянулась. У меня мелькнуло опасение, как бы она не оказалась обрученной или даже замужней. Женихи и мужья не любят, когда их собственность трогают другие, а уж особенно — захожие люди.

Внезапно девица с визгом отпрыгнула от фокусника. Ущипнул он ее чересчур сильно или ненароком потянул пряжкой плаща за волосы? Она выкрикнула что-то резкое и отбежала к подружкам на другой конец кладбища, откуда продолжала бросать яростные взгляды на своего обидчика. Зофиил остался сидеть. Он преспокойно обгладывал утиную косточку, а поймав на себе гневный взгляд девушки, насмешливо поднял кружку.

Музыка смолкла. Танцоры зароптали было, но быстро смолкли, когда деревенский мельник с трудом вскарабкался на скамью.

— Добрые господа! — Он икнул, хотел поклониться и рухнул бы со скамьи, если бы его не подхватили стоящие рядом. — Добрые господа и разлюбезные сударыни! Время проводить молодых в постель, потому что, как все мы знаем, брак не брак, пока не было плотского сово... сокупле... пока он ее не того.

Толпа разразилась гоготом.

— Не будем же томить влюбленных. Ведите красавца жениха к его милой.

— Как прикажешь, господин, — пропел голос за его спиной, и из тени проворно выступил некто в черном плаще с капюшоном. Он низко поклонился и сбросил плащ. Многие вскрикнули: дрожащий свет факелов озарил не человеческое лицо, а ухмыляющийся череп.

— Смерть к вашим услугам, добрые господа.

«Смерть» принялась откалывать коленца, и недолгая тишина сменилась пьяным хохотом. Танцор был совершенно гол, если не считать маски-черепа. Он с ног до головы вымазался сажей, поверх которой кто-то грубо намалевал белые кости, так что в темноте и впрямь казалось, будто пляшет скелет. Крестьяне вновь похватали свои инструменты, застучали в котлы и сковороды, задули в дудки, и вскоре все, кто еще держался на ногах, выстроились за пляшущим скелетом, который повел их противосолонь по краю кладбища.

Несколько крепких парней несли на плечах жениха. Он был в одной рубахе, голый зад поблескивал в свете факелов. Сморщенная сухая нога рядом с налитой здоровой казалась старческой, пришитой к молодому телу. Дурачок по-прежнему лыбился, но уже немного испуганно, боясь, что сейчас его начнут дразнить. Невесты в процессии не было, и мне подумалось, что ее уже отвели в дом, куда теперь понесут жениха. Увы, все было куда хуже.

Дурачка трижды обнесли вдоль стен, опустили на землю посреди кладбища и поставили на четвереньки, как собаку. На могиле был расстелен соломенный тюфяк, изголовьем брачному ложу служил деревянный крест. Невесту, в длинной белой рубахе, уже уложили на тюфяк, словно покойницу на одр смерти. Незрячие глаза были широко открыты, и она поворачивала голову из стороны в сторону, силясь определить на слух, что происходит.

Она не видела ни серебристых облаков, струящихся по лику луны, ни дрожащих факелов, ни пляски исполинских теней на кладбищенской стене, ни отблесков в глазах собравшихся кружком селян. Не видела, как «Смерть» взмахнула мокрым пучком иссопа, кощунственно изображая окропление брачного ложа. Однако слепая почувствовала капли на лице и вздрогнула, как от раскаленного масла.

Жених, подбадриваемый дружескими пинками в зад, пополз к распростертой женщине, пока не оказался на ней. Почувствовав его на себе, она подняла руки, силясь оттолкнуть, но какое там! Даже здоровая женщина не справилась бы с такой тушей, что же говорить о калеке.

Одна из соседок потрезвее пожалела ее.

— Лежи смирно, золотко мое, скоро все кончится, — проворковала она, ласково, но твердо прижимая руки невесты к кресту за головой.

— Тебе она тоже так говорит? — крикнул кто-то мужу сердобольной крестьянки.

Толпа разразилась смехом.

— Давай, сынок, постарайся. Мы все на тебя рассчитываем, ты уж не подведи.

Жених озирался с разинутым ртом, не веря, что ему позволили совершить над женщиной запретное. Наверняка он давно об этом мечтал. Или даже пытался с кем-нибудь и получал отпор. Может быть, его били потом смертным боем — брат девушки или собственный отец. А теперь вся деревня, наоборот, уговаривает. Наверное, это сон.

Когда все закончилось, женщины увели молодую в темный уголок и вложили ей в руки кружку горячего эля.

— Пей, голубушка. По крайней мере, тебе не пришлось на него смотреть. Я, с моим-то муженьком, частенько жалею, что не ослепла.

Ее оставили сидеть под кладбищенской стеной. Слепая прижалась спиной к острым камням, как будто боль — единственная надежная опора, и заплакала. Рыдала она беззвучно, как делала все; ее глаза, пусть и незрячие, могли все же проливать слезы.