А вот мне нельзя было в открытую предлагать свой товар рядом с церковью. Священники и продавцы индульгенций не любят, когда им перебивают торговлю, и закон на их стороне против бедного камлота. Церковь запрещает продавать мощи, подлинность которых не подтверждена Римом, хотя многие ее служители смотрят на это сквозь пальцы. Они понимают, что тем, кто приходит ко мне, все равно не по карману удостоверенные реликвии, стоящие нередко целое состояние. К тому же простые люди знали, что любой документ можно подделать, и больше верили моему шраму, чем печатям из Рима. Если мужчине нужен ноготь святого Вальстана, чтобы защитить скот, или женщине — зуб святой Димфы, чтобы исцелить ребенка от падучей, им остается идти только к таким, как я.

Подходящее место сыскалось на окраине деревни, под старинным дубом неподалеку от харчевни «Башмак». Толстые ветви защищали от дождя, могучие корни образовывали природное сиденье, до блеска отполированное задами старых и молодых людей, сидевших тут до меня. Напротив располагалась деревенская стиральня, большой бассейн, питаемый ручейком и укрытый соломенной крышей на четырех столбах, — излюбленное место сбора деревенских кумушек, которые могли часами болтать, полоща белье и развешивая его под крышей сушиться на ветру, свободно гуляющему меж столбов.

Дуб стоял у главной дороги в деревню, так что те, кто шел в Норт-Марстон или из него, не могли меня миновать. Передо мною были разложены несколько амулетов, колечки с янтарем, гранатом и ониксом (верное средство от лихорадки), а для тех, кому не по средствам драгоценные камни, настоящие или поддельные, — пауки в ореховых скорлупках, чтобы вешать на шею. Даже тем, кто запасся водой из источника святого Джона Шорна, не вредно будет прикупить еще что-нибудь для надежности, — такой была моя присказка. Умный человек не кладет все деньги в один кошель, а значит, не следует и полагаться только на одного святого.

Через несколько дней после прихода в Норт-Марстон мы сидели под дубом вместе с Аделой; она латала изорвавшиеся в дороге мужнины шоссы. Ей прискучило день за днем сидеть одной в спальном сарае постоялого двора. Осмонд, ходивший торговать игрушками к источнику, не брал ее с собой, боясь, что Адела подхватит в толпе какую-нибудь заразу.

Мне были понятны его страхи. Адела заметно посвежела, лицо немного округлилось, в нем уже проглядывало то идущее из глубины здоровье, которое так красит беременных. Однако она еще не совсем окрепла. Утешало то, что теперь она может отдыхать и набираться сил в теплой гостинице, а когда ей придет срок разрешиться от бремени, рядом будет достаточно повитух. Если Осмондовы чертики-из-башмака будут и дальше продаваться так же успешно, он сможет со временем снять небольшой домик. Норт-Марстон — хорошее место, чтобы растить детей. Рядом с такой чтимой святыней всегда сыщется работа.

Адела подняла голову и улыбнулась, заметив торопливо идущего к нам Родриго. Однако он не остановился, а прошел мимо, к «Башмаку». Судя по мрачному выражению лица, музыкант направлялся туда не за элем. Оставалось только надеяться, что Жофре он в трактире не найдет.

Юноша, единственный из нас всех, не радовался приходу в Норт-Марстон. Рука его выздоровела, но прежней подвижности так и не обрела. Родриго разрывался между страхом, что мальчик безвозвратно себя изувечил, и яростью, что тот ввязался в драку на свадьбе калек. Если бы Жофре повинился, Родриго бы вскорости остыл, но молодые редко признают свою неправоту, особенно если их унизили. Жофре упорно твердил, что смотрел за дракой со стороны, а защищаться стал, когда на него напали, чем только сильнее злил Родриго, который был рядом и все прекрасно видел.

Родриго купил мази и по два раза на дню втирал их Жофре в руку, без устали вещая, что руки — его талант и средство к существованию, что даже небольшой ушиб может закончиться серьезной бедой и что именно этим заканчивается пьянство. Если Жофре и чувствовал легкое раскаяние, оно быстро сменилось упрямой злостью. Даже мне стало немного жаль юношу.

— Отстал бы ты от мальчика, Родриго. Кто в его лета не лез в драку, чтобы произвести впечатление на девушку. Себя вспомни — неужто ты задумывался о последствиях, прежде чем пустить в ход кулаки?

— Такой талант грех губить, камлот. Жофре станет величайшим музыкантом, если возьмется за ум.

— А если он не хочет?

— Музыка — его жизнь. Только посмотри ему в лицо, когда он играет.

— Я вижу это на твоем лице, а насчет мальчика не уверен. Талант, даже великий, его не радует.

Родриго долго смотрел на капли, стучащие по лужам, потом сказал:

— Тогда пусть учится жить без радости.

— Как ты?

Он не ответил.

Сейчас Родриго вышел из трактира и зашагал к нам. Лицо его было мрачнее тучи. Он опустился на плотный ковер прошлогодней листвы перед Аделой и сделал основательный глоток эля, прежде чем протянуть фляжку мне и утереться ладонью.

— Il sangue di Dio![6]Я спущу шкуру с этого молодчика, как только его найду! Обошел все трактиры и питейные заведения в деревне — нигде его нет.

— А он тебе сейчас нужен?

— Ему надо заниматься, камлот. Он мой ученик, а считает, что уже всему научился. Ты слышал, как он вчера пел?

— Людям понравилось.

— Людям! Да они не отличат правильно взятой ноты от воплей влюбленного кота. Это было... — Он, не находя слов, в ярости ударил кулаком по ладони. — Это был позор, оскорбление ушей Божьих. Как будто он за пять лет ничему не выучился! А ведь третьего дня пел хорошо. Не превосходно, но вполне пристойно. Если можешь петь в один вечер, почему не можешь в другой?

Третьего дня мальчик пел не просто пристойно. Он пел как ангел. Каждая нота была верна и безупречна, чистый альт взмывал так высоко к небесам, что утихли даже шумные гуляки. Пенье лилось из глубин души, любой дурак это слышал, и любой дурак мог понять отчего. Тем вечером в трактире были Адела и Осмонд, и каждая песня обращалась к тому углу, в котором они сидели. Адела, прислонившись к мужу, задумчиво смотрела в огонь, лицо ее было безмятежно.

На следующий вечер они не пришли. Адела устала и рано ушла в сарай за трактиром, Осмонд, чтобы ей не скучать, отправился туда же резать деревянных чертиков. Жофре, которого Родриго заставил петь для паломников, весь вечер был хмур и недоволен. Он вспыхивал надеждой всякий раз, как открывалась дверь, и тут же мрачнел пуще прежнего, поняв, что это не его любовь.

Неужто Родриго не видит, что Жофре вне себя от страсти? Может быть, он так привык к мрачным настроениям ученика, что не замечает разницы. Во всяком случае, сейчас заговорить об этом было нельзя, поскольку Адела, сидевшая рядом со мной, тоже, очевидно, ни о чем не догадывалась.

Злость мешала Родриго долго сидеть на месте, и вскорости он вновь отправился на поиски, бормоча себе под нос проклятия и угрозы.

Адела смотрела, как он стремительно уходит, расплескивая грязь.