– Славу! Именно славу, Алексий. Для начала, я напишу письмо епископу. В нем намекну, что действую с ведома Рима. И все это, ― Гюнтер обвел пальцем по кругу, ― только для одной цели, Северная Русь должна стать католической. И любые попытки препятствовать мне, ― наносят ущерб общему делу. Понтифика нет, проверить он не сможет, отец постарался с кардиналами, так что должно сработать.

– А кто отвезет письмо?

– Воинот. Помнишь, я рассказывал тебе про его друга, Геца.

– Монах, который умер на переправе? – попросил уточнить я.

– Да, только не на переправе, а возле нее. Но это к делу не относится. Мне с самого начала показалось слишком странным, что Гец, устроивший аудиенцию у императора всего за один день, пусть и для посланца от сына, так легко согласился сопровождать своего старого друга в дремучие леса Руси. Это уровень совсем не простого монаха. С Воинотом он поехал явно по приказу. Я подпишусь под письмом как наместник области, а барон покажет епископу специальный значок, так заботливо спрятанный монахом в своей фляге.

После этих слов Гюнтер сходил к сундуку, покопался там и вытащил предмет, похожий на пятисотваттную лампочку, оплетенный тонкой лозой. Встряхнув и внимательно прислушавшись, Штауфен нажал на днище и потянул на себя, нижняя часть фляги, где проходила оплетка в виде косички, отошла, и на стол вылетела толстенькая овальная монетка. На торцах кругляшка имелись два отверстия, из которых выглядывала проволочка.

– Посмотри, Алексий. Этот знак ― юстиция. Вот что монах вез в Самолву. Видишь, ― Гюнтер указал пальцем на аверс печати, ― это копия печати отца, а на обратной стороне символы правителя провинции.

Я внимательно осмотрел предметы и произнес:

– Ты хочешь сказать, что Фридрих предусмотрел даже такой вариант, что твое княжество вольется в империю?

– Не исключено. Но сомнения у него оставались, ― Гюнтер протянул мне печать, ― вот и послал он своего человека.

– С этой стороной понятно, а что насчет славы?

– Славу можно получить несколькими способами. Сделай свою страну процветающей, и тебя станут славить. Убей тысячи людей, и слава вновь у тебя. Что проще? ― Гюнтер сделал паузу и ответил: ― Я предложу двум братьям одно и то же. Базу для похода на Дерпт, которую все будут считать территорией империи.

Я крутил в руках печать юстиция, и мне не давало покоя только одно: ― Гец должен был иметь какой-то свой, ему принадлежащий предмет, выпущенный ограниченным количеством и известный немногим людям. Как-то должен же был он отличаться от остальных чиновников. В эту эпоху шкатулки с тайниками, коды и шифры играли решающую роль в тайной переписке, как и записи лимонным соком, молоком, луком, в принципе, любой органической жидкостью. Непосвященный в эти тонкости, проглядывающий бумаги из ценного тростника и пергаменты, натыкавшись на такой документ, в недоумении махнул бы рукой. Но поднеси он его к свече… Тут даже мало-мальская мелочь могла иметь значение.

– Гюнтер, – обратился я после минутного размышления. – Где вещи умершего монаха? Надо все внимательно осмотреть, искать какую-нибудь мелочь, то, что всегда в обиходе. Что-то должно быть еще.

– Его вещи здесь, в сундуке Воинота. Знаешь, я, конечно же, могу покопаться, но лучше попрошу это сделать своего барона.

Берлихинген подошел довольно скоро. Сама затея ему не понравилась, о чем он тут же доложил, но перечить не стал. Вывалил все вещи и разложил их на столе маленькими кучками, бурча под нос:

– Я сам омыл и хоронил его в одном саване. Он святой человек, пройдет время, и люди станут произносить его имя в молитвах. Святоши подделывают реликвии, а настоящие ― вот они.

Перетрогав все складки одежды, чуть ли не распоров сандалии и разобрав посох, который оказался тайником, мы ничего не нашли. Как вдруг Нюра обратила внимание на две монеты. Это были золотые августалы. На одной из них надпись была стандартной и заканчивалась буквой «G», а на другой отчетливо можно было прочесть: IMP ROM CESAR AUGUSTUS.

– Это то, что мы искали! ― обрадовался я. ― Видите, на этой монете в последних двух словах нет сокращения. Это и есть тот значок, по которому нужный человек поймет, кто перед ним.

– Может, фальшивая? ― не удержался Воинот, пытаясь снять подозрения в шпионаже со своего умершего друга.

– Это не монета, Воинот, ― с сожалением в голосе ответил Гюнтер. ― Она не может быть фальшивой. Это трюк Германа фон Зальца, мне об этом рассказывали. Ты просто покажешь ее епископу, а по его реакции все поймешь сам. Если признает, то это избавит нас от многих проблем.

Первого июля, вслед за разбитым кувшином с пенившимся вином, речка Самолвка приняла своими водами вторгнувшуюся в речную гладь обновленную шнеку ― кеч. Естественно, чем-то пришлось пожертвовать, что-то упростить, а что-то, наоборот, сделать невероятно сложным, и так как эстетика судна стояла в самом конце длинного списка модернизации, то получился гадкий утенок. От старого корабля остался только дубовый корпус, выкрашенный по ватерлинию специальной необрастающей, ярко-оранжевой краской. Все остальное являлось творчеством рыбаков и моего материально-технического участия. Наружный выступающий брусковый киль, идущий от форштевня до ахтерштевня, усилили сталью. Появилось четыре шверта: два по килю, под каждой из мачт, и два ― по бортам в качестве боковых стабилизаторов; кормовая надстройка с каютой и палуба. Трюм оклеили стеклотканью с полиэфирной смолой и разделили двумя переборками. Четырнадцатиметровая складная мачта теперь несла новое парусное оснащение: грот, стаксель и кливер. Вторая мачта, расположенная ближе к корме, в шесть метров высотой ― бизань. После обязательного выхаживания парусов они уже не пестрели вытяжками и дефектами профиля, да и вынужденный появиться дополнительный такелаж вроде как не особо стал мешать. Вместо допотопного рулевого весла использовался невиданный доселе механизм, приводимый в движение колесом штурвала. Не забыли и про вооружение. Нос судна обзавелся надстройкой, из которой торчала длинная труба огнемета. По бортам стояло четыре тяжелых станковых арбалета с краникенами, а на корме облегченный вариант на вертлюге. Для местных моряков кеч выглядел редчайшим уродцем, и вся красота судна заключалась лишь в цветных парусах и пришитых к ним с обеих сторон индикаторах «колдунчиках» (по ним можно было наглядно убедиться, правильно ли поставлены паруса по отношению к ветру). Впрочем, я и так соглашался с ними, но если не вдаваться в подробности, поставленную задачу: добиться максимальной эффективности от имеющегося корпуса, по моему мнению, удалось воплотить в жизнь.

Три дня, с утра и до поздней ночи, Игнат вместе с сыновьями учился управляться с парусами на берегу, сидя на деревянных колодах и дергая за веревочки. Доходило до того, что в широкую бадью запускали уменьшенную во много раз копию, и, создавая ветер подручными средствами, перемещали паруса. Однако необходима была практика, и за неимением тренажера тренировались на моей надувной лодке, где гротом и стакселем шпринтового типа можно было вращать «надувнушку» в любом направлении. Вопросов, откуда такая посудина с пузатыми бортами, уже не задавали. Все знали, что я побывал во многих странах, а значит, и добром оброс ранее невиданным. Кое-как, несомненно, с Божьей помощью и талантом Игната азы были освоены. В обучении очень помог макет с цветными парусами и чертеж судна, вывешенный на рубке. В принципе, ничего сложного в управлении парусником нет. Паруса, как коробка передач в автомобиле. При равномерном ветре, чем больше поверхность парусов, ― тем выше скорость. Главное ― маневрирование и знание течений, и как говаривал один из персонажей кинофильма «Волга-Волга»: «Я тут все мели знаю». Со временем судоводитель начинает чувствовать, когда и какой парус добавить или убрать. Гораздо сложнее выполнять маневрирование и особенно швартовку. Этот элемент нервотрепки давался обильным потом, и сколько мы ни отрабатывали, оценки «удовлетворительно» так и не заслужили. Уповали на весла, с их помощью шестеро гребцов могли подвести кеч к причалу, а пухлые кранцы, набитые вишневыми косточками, защищали борт от нежелательного столкновения. Наконец, настал тот день, когда команда из девяти новгородцев, Игната с двумя сыновьями, капитана Снорри, юнги Вани Лопухина и меня вышла в первое плаванье. Поначалу шли на веслах, дабы не опозориться перед собравшимися на берегу жителями и старостами деревень. Получалось хорошо, а уже в устье поставили бизань и стаксель, где попытались совершить полный разворот при галфвинде.