Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так вот, возле палаты Ядвиги я остановился. За стеной, на которой висели репродукции картин известных художников, лежала она. Нас разделяли художники. И я почему-то сделал вид, что внимательно рассматриваю одну из картин. Чтобы, не дай бог, Мила, ничего такого не заметила. А пронзительный взгляд Милы буквально впивался в мою спину, и я это чувствовал. Слава богу, она сидела в другом конце коридора, иначе от ее взгляда у меня наверняка бы остались синяки.
Мила впилась в меня. Я впился в картину… И вдруг до меня дошло, что на ней изображена ведьма. Я буквально похолодел. И напрасно. Потому что это была вовсе не ведьма, а обыкновенная Баба-яга работы сказочника Васнецова. Она так и называлась «Баба-яга». По-моему, еще в детстве я видел это полотно в доме-музее художника. И тогда она меня не испугала, а рассмешила. В детстве мы всегда смелее. А сейчас я, врач-практик, реалист и материалист, вдруг похолодел от этой картины.
Хотя при чем тут ведьма? Моя ведьма, как и положено, была в белом. С черными, как и положено, волосами. И пугающе красива, как и положено. Нет, про красоту я придумал. Потому что даже не разглядел ее лица в темноте…
А эта васнецовская Баба-яга была даже трогательной. Потому что очень хотела напугать всех своим классическим образом. И носом-крючком, и клыками, и растрепанными волосами, выбивающимися из-под косынки, и костяной ногой, и ухающим филином. Но разве может напугать классический образ? Классика заставляет думать. А пугает в основном масскульт. Вон Гоголь сколько пугал-пугал, но так и не напугал. До сих пор его читают – и вдумчиво, и недоуменно.
Впрочем, при чем тут Гоголь, классика и Баба-яга… Да и не читают уже ничего вовсе… Но почему, почему именно картина с этой ужасной до смеха бабкой висит на стене, за которой временно живет Ядвига?
Мне это не понравилось. Вдруг – плохая примета?.. А с каких пор я стал верить в приметы? И что эта примета может означать? Что в одно солнечное осеннее утро влетит на ступе Баба-яга и унесет через балкон мою пациентку? Вместе с солнцем. Последним солнцем для осени. Ну, хорошо, одну из моих пациенток. Но это невозможно. Хотя бы потому, что все балконные двери в палатах заколочены. Так распорядился главврач Лис. И солнце украсть невозможно. И девушку тоже… Хотя почему девушку невозможно украсть?
Я похолодел. А возможно, я и не о пациентке беспокоюсь. А о солнце, которое мне хочется удержать. И я так не хочу, чтобы его украли. А Баба-яга просто невозможна… Я похолодел еще больше. Но ведь кто-то был ночью в кабинете Вальки Лиса?
И внезапно мне захотелось убедиться, что с Ядвигой все в порядке. Что она спокойно спит в своей постели. Но могу ли я ночью разбудить пациентку? Просто из-за каких-то бредовых подозрений? Особенно, когда пронзительный взгляд медсестры вцепился в мою спину. До боли… Тут кто-то больно хлопнул меня по спине. Я резко обернулся. Это была сама Мила, а не ее взгляд.
– Бабкой-ёжкой любуетесь? Хороша! И кому только в голову взбрело вывесить в больнице этот комикс? Больных, что ли, пугать!
– Милая Мила, это не комикс, а шедевр. Да и больных уже не испугаешь Бабой-ягой. У них совсем другие страхи. И очень даже реальные. Обоснованные.
– Ну, Баба-яга – это тоже основание. Особенно когда идешь на операцию. А перед твоими глазами клыки и нос крючком. Всякие могут возникнуть ассоциации.
– Вряд ли те, кто идет на операцию, глазеют по стенам. В основном, Мила, их везут на каталке. И впереди они видят лишь белый халат. Халат медсестры. Такой, как у вас, Мила.
Мне захотелось добавить: хотя какая, к черту, ты медсестра? Но я промолчал. А она потянулась к дверной ручке палаты.
– Вы куда, Мила? – почему-то испуганно пробормотал я.
Мила удивленно посмотрела на меня.
– Как куда? Уже утро, Георгий Павлович. А вы и не заметили. А этой пациентке сегодня выписываться. Вот я ей первой градусник и несу.
Я, как фокусник, изящно выхватил градусник из рук Милы.
– Вы ответственный человек, Мила. Вы всегда следите за режимом пациентов, вы всегда охраняете их покой. Но позвольте, я занесу градусник.
Мила бросила на меня подозрительный взгляд и, по-моему, даже хмыкнула. А может, и нет. Может, я преувеличиваю.
– Вообще-то это входит в обязанность медсестры – разносить градусники и записывать температуру…
– А я как врач должен всего лишь подтвердить возможность выписки пациента именно сегодня.
– Пациентки, – навязчиво (или ненавязчиво) поправила меня Мила.
– Разве? А я почему-то подумал, что здесь лежит именно пациент. Впрочем, это не важно…
– Ну да, где уж запомнить, – поверила (или не поверила) мне Мила.
Я тихонько отворил дверь. Ее солнце еще не влетело в палату. Было слишком раннее осеннее утро. Солнце еще стояло за дверью балкона, ожидая, когда его пригласят. И мне казалось, что не время, не природа, не климат, а именно она должна его пригласить.
Она лежала на диване. Слава богу, ее не украла ни Баба-яга, ни кто-либо другой. Сегодня моя пациентка уйдет сама. И заберет с собой солнце. И я до весны его уже не увижу.
Она спала на диване. И ее веки подрагивали. Такое бывает, когда крепко спишь. Или когда притворяешься, что крепко спишь. Я не знал – она крепко спала или притворялась. Впрочем, это было не так уж важно. В любом случае вранье могло быть простительно и уместно. Неловко лежать с открытыми глазами, когда входит лечащий врач.
– Ядвига? – тихонечко позвал я ее.
Она тут же открыла глаза. И спросонья потянулась. Или сделала вид, что спросонья.
– Здравствуйте, доктор.
Она включила настольную лампу. Свет осветил ее круглое лицо и оттопыренные уши. И пышные светло-русые волосы, особенно ярко подчеркивающие ее черные глаза и черные брови.
– Вы должны измерить температуру. Вас сегодня выписывают.