— Жив! — почти хором сказали юные конструкторы.

Взрослые ничего не сказали. Женщины стояли в полном оцепенении, а Михаил Андреевич вынул портсигар и стал закуривать.

Сыщик поднялся на ноги, но выпрямиться не смог: слишком долго просидел он в низеньком шкафу. Теперь он стоял, согнувшись под прямым углом.

— Ну ладно, — сказал Михаил Андреевич. — Может, кто-нибудь объяснит, что все это значит?

Петя задрал голову, чтобы посмотреть на него.

— Ваша дочь Люся убежала из дому... — прокряхтел он. — Вместе с Митей Клюквиным... Это они пережгли пылесос.

Мама с бабушкой только переглянулись между собой, а папа подавился табачным дымом и долго кашлял. Юные конструкторы сосредоточенно молчали.

— Так. А подробней? — сказал Михаил Андреевич.

— Здравствуйте! — послышался гудящий бас, и все, оглянувшись, увидели Митрофана Фомича. — Вы простите, что я врываюсь, не постучавшись. Вижу — дверь открыта, а тут... такие события...

Машин папа поздоровался с учителем, сказал: «Да, действительно события» — и добавил, что сейчас «вот этот юноша все объяснит».

За это время Петя успел выпрямиться. Кроме того, он немного успокоился и мог говорить более или менее связно. Он рассказал о событиях сегодняшнего дня и о том, что ему говорила Заноза, перед тем как покинуть квартиру. Когда он сказал, что Люся упомянула о какой-то записке, бабушка бросилась вон из кухни, юные конструкторы поспешно расступились перед ней. Через полминуты бабушка вернулась, неся в руке тетрадочный листок.

— Машка, это? Ничего не разберу: опять очки куда-то дела.

Самбо взяла у бабушки листок, взглянула на него.

— Слушайте! — взволнованно сказала она и стала громко читать. — «Дорогие мама, папа, бабушка, Маша, Федор Никанорович и Римма Тимофеевна! Мы признаемся во всем. Это мы испортили пылесос и полотер, и это мы все время мыли пол, из-за которого невинно страдала Маша. Мы никому не хотели зла, мы хотели только изобрести поломоечную машину, чтобы облегчить труд человека, но мы знаем, что вы нас не простите. И поэтому мы решили уйти из дому и уехать подальше и добывать на хлеб своим трудом. Прощайте навсегда, навсегда! Ваши неблагодарные Людмила Пролеткина и Дмитрий Клюквин».

О том, что происходило в последующие минуты, трудно рассказать связно. Вера Григорьевна уставилась в одну точку, кусая губы, тиская пальцы. Бабушка побежала к Митиным родителям. Юные конструкторы говорили каждый свое. Самбо оглядывалась во все стороны и растерянно повторяла:

— Ну зачем же она скрывала!.. Ну, от мамы, от бабушки еще туда-сюда... а от меня? Ну, сказала бы откровенно, и я бы ей ничего не сделала... Я бы, наоборот, даже помогла... И тогда ничего бы не было... и ничего бы не случилось... Зачем она скрывала! — Все это Самбо говорила таким тоном, словно оправдывалась, и вид у нее был такой расстроенный, как будто она чувствовала себя во всем виноватой.

Вернулась бабушка, а с ней пришли супруги Клюквины — Федор Никанорович и Римма Тимофеевна. Худенькая, некрасивая Римма Тимофеевна плакала и сморкалась. Коренастый, с большой лысиной Федор Никанорович, как видно, чувствовал себя неловко. Он прижал небритый подбородок к груди, он то закладывал руки за спину, то прятал их в карманы брюк, то совал их в карманы пиджака.

— Из-за тебя все это, черт жестокий! — сказала, плача, Римма Тимофеевна. — Запугал мальчишку ремнем, вот теперь ищи его!..

— А я что? — смущенно бормотал Митькин отец. — «Ремнем, ремнем»! Как будто я... это... каждый день... Я его уже сколько... это... пальцем не трогал...

Спокойней всех держались Люсин папа да Митрофан Фомич. Учитель стоял у дверного косяка, скрестив руки на груди и задумчиво посматривая маленькими глазками на всех собравшихся в кухне. Михаил Андреевич невозмутимо курил, прислонившись спиной к холодильнику. Однажды они переглянулись между собой, оба сразу заулыбались и тут же отвели друг от друга глаза. Вера Григорьевна заметила это.

— Ты, кажется, смеешься? — сказала она сердито.

Тут Михаил Андреевич и в самом деле рассмеялся: он закрыл лицо пятерней, и плечи его затряслись.

— Верочка! Уверяю тебя, — еле выдавил он, — ты сама будешь хохотать, когда все это кончится. Хочешь, поспорим?

Дер Элефант сильно наклонил голову, быстро повернулся и стал пробираться сквозь толпу конструкторов в переднюю.

Вера Григорьевна сузила глаза и уперлась кулаками в бока. Только сейчас Петя заметил, что она очень похожа на Самбо.

— Я не хочу спорить, — сказала она напряженным голосом. — Я хочу, чтобы ты позвонил в милицию и заявил, что у тебя пропала дочь. Тебе ясно?

Михаил Андреевич перестал смеяться. Он стал уверять жену, что волноваться и звонить в милицию еще рано, что Люсе и Мите наверняка скоро надоест разыгрывать из себя несчастных беглецов и они сами вернутся домой, как только проголодаются или устанут. В кухню вернулся Митрофан Фомич. Он уже был совершенно серьезен. Он сказал, что полностью согласен с Михаилом Андреевичем.

— Хорошо, — уже спокойнее сказала Вера Григорьевна. — Так что же ты предлагаешь? Вот так стоять да покуривать?

— Зачем покуривать! Попробуем сами их найти, — возразил Михаил Андреевич и добавил: — Товарищи, чего ради мы торчим в кухне? Тут душно и тесно... Пойдемте в комнату!

Все перешли в самую большую комнату — комнату девочек.

— Присаживайтесь, граждане! — сказала Ксения Ивановна.

Конструкторы уселись рядышком на диван-кровати. Остальные разместились на другом диване и на стульях. Михаил Андреевич закурил новую папироску.

— Итак, наш военный совет считаю открытым, — провозгласил он шутливо, но, покосившись на жену, добавил уже серьезно: — В самом деле, товарищи, у кого из вас есть соображения по этому поводу?

Едва оправившись от сидения под мойкой, детектив понял, что для него снова настал момент проявить свои способности. Застенчивость помешала ему заговорить первым, он только шепнул Маше:

— Пусть посмотрят, какие вещи они взяли: может быть, это нам что-нибудь скажет.

Самбо огласила Петино предложение, и Ксения Ивановна ушла к себе в комнату. Скоро она вернулась.

— В общем, так, — сказала она и стала загибать пальцы на левой руке: — Люська захватила с собой один чулок, все свои трусики, порванное летнее платье и Машкину шерстяную юбку. У них эти юбки одного цвета, легко было спутать.

Бабушка повернулась к Вере Григорьевне:

— Ты мне хоть голову отруби, а Михаил прав: они где-то поблизости шатаются. Чтобы Людмила задумала далеко убежать да стала хватать что попало — это ты уж меня прости, не такая она дура!

Теперь даже Вера Григорьевна рассмеялась. Однако она тут же сказала, что но может сидеть сложа руки, пока ее дочь шатается без взрослых по огромному городу.