— Верно сказано, — кивнул в знак согласия Харевич. — Если нет здоровья, тебя даже свалившееся на голову богатство не обрадует. Вспомните: стоит заболеть обыкновенным гриппом, как даже бифштекс начинает казаться соломой. В общем, что ни говори, а лучше здоровья нет ничего на свете.

— А мне казалось, что к такому выводу приходят только в старости, — заявила Леля.

— Ты что, хочешь сказать, что я еще не тяну на старика? Прекрасно! Тогда давайте выпьем разом за все — за красоту, здоровье и за меня, молодого, — пошутил он.

— Нет, давайте лучше выпьем за погибших ребят, — внезапно предлагает Илона.

Мы встали из-за стола. Помолчали. Потом, не торопясь, опорожнили кружки. Когда мы сели, Савельев принялся ухаживать за женщинами. Он положил каждой в чашку по картофелине, затем туда же добавил по кусочку селедки.

— Вы грибками вначале закусите, — посоветовал он. — Грибочки отменные — сам солил, — пошутил он.

— Так вы, оказывается, грибник? — улыбнулась Леля, довольная, что за ней ухаживают. Хмель успел ударить ей в голову, и щеки ее порозовели.

— И не только грибник, — улыбнулся он ей в ответ.

— А какие еще у вас положительные качества? — расправившись с кусочком гриба, спросила Леля.

— Он умеет казенный спирт пустить не по назначению, — съязвил я, недовольный тем, что Савельев все внимание акцентирует на себе.

Савельев крякнул от неожиданности.

— Товарищ майор, ну зачем же вы так? — глянул он на меня обреченно. — Я, понимаете ли, хочу произвести впечатление на дам, а вы меня к стенке…

— Да ладно, Савельев, я же не говорю, что ты воруешь этот спирт, — хлопнул я его по плечу. — Ты просто меняешь его на виноград с грибами.

— Товарищ майор… — моргнул глазами и покраснел капитан. — Это мне все хороший человек принес в благодарность за то, что я у него занозу давеча вытащил.

— Ну-ну, — усмехнулся я. — Давай, действуй в том же духе.

Капитан, конечно же, понял, что я обо всем догадываюсь. Тем не менее в моих словах он не услышал угрозы. А все просто: ведь я был благодарен Савельеву за то, что он, худо-бедно, смог накрыть стол, где даже картошка была в нашем понимании продуктом дефицитным. Я представил себе, как мы угощаем гостей перловкой, и у меня тут же вспотела спина.

— Как там говорят? С одного выстрела и ворону не убьешь? Давайте тогда еще по разу выстрелим, — предлагает Савельев и начинает вновь «по булькам» отмерять каждому дозу спиртного.

— Мне только немного, — сказала Леля. — Я уже и так пьяная.

— И я пьяная, и мне немного, — попросила Илона.

Она сидела аккурат напротив меня, и я имел возможность незаметно разглядывать ее. Иногда я не успевал отводить взгляд, и наши глаза встречались. Она, должно быть, поняла, что я заинтересовался ею, и сильно смущалась. Мне же было неловко за себя, потому что она могла подумать обо мне черт знает что. Но по мере того, как хмель все глубже проникал в мою тормозную систему, я становился раскованней, если не сказать — развязней. Я всегда боялся этого состояния, потому что терял контроль над собой и мог позволить себе такое, за что мне потом становилось стыдно.

Мы продолжали пить и закусывать. Харевич все время смотрел на часы, но почему-то не спешил поднимать своих подчиненных из-за стола. То ли ему нравилась компания, то ли он хотел, чтобы его люди как следует отдохнули после напряженной многочасовой работы.

Раза два Савельев вставал и подкладывал дровишки в «буржуйку». Дрова были сырыми, трещали и давали мало жару.

— Не холодно? — спрашивал он дам. И они отвечали, что капитану не стоит беспокоиться, что им очень хорошо и что они совершенно пьяны.

Харевич вытащил из пачки сигарету, закурил.

— Когда же кончится эта война? — спросил он задумчиво.

— Никогда, товарищ подполковник, — с горечью в голосе произнес старлей Варшавский.

— Ты прав — ни-ког-да! — по слогам произнес Харевич. — Это нормальные войны когда-то кончаются, а ненормальные — нет.

— А что значит «нормальная война»? — спросил его старлей Голубев.

— Нормальная — это значит нормальная, — сказал Харевич. — Это когда понимаешь, что она обязательно кончится. А здесь уверенности в этом нет. Я так думаю: всему в жизни должен быть предел. Есть предел даже у бандитского беспредела. И у беды должен быть предел, и у зла, и у болезней… Если предела нет, значит, мы живем в аду. А в аду известно какая жизнь.

— Интересно, о чем думали те, кто заселял нашу Землю? Неужели они спрограммировали все таким вот нечеловеческим образом? — произнес Лавров.

— Ты это о Боге? — спросил Голубев.

— Нет, не о Боге. Я думаю, что Землю нашу заселяли люди с других планет, — ответил Лавров.

— Ты уверен? — усомнился в его словах Варшавский.

— Уверен. Если бы людей создавал Бог, то он бы творил их по единому шаблону. А здесь и черные, и белые, и желтые, и злые, и добрые, и нормальные, и шизики… — сказал Лавров. — Это говорит о том, что предки наши прибыли с разных планет.

— Чушь собачья! — воскликнул Савельев. — Ты сам подумай: если следовать твоей гипотезе…

— Не моей, — перебил его Лавров. — Об этом говорят ученые.

— Ученые — из дерьма печеные! — с иронией в голосе произнес Савельев. — Ну, допустим, это не ты говоришь, а твои яйцеголовые. Тогда они должны были учитывать тот факт, что коль нашу Землю и впрямь заселяли инопланетяне, то это были цивилизованные инопланетяне. Не на телегах же они людей на Землю свозили — на космических кораблях. Ну а коль так, то откуда же тогда взялись первобытные люди с каменными топорами, останки которых до сих пор находят в земле?

Лавров всплеснул руками:

— Ну итишь твою мать! Как ты не поймешь, капитан? Инопланетяне вначале решили провести эксперимент. Они искусственно создали этих самых дикарей, чтобы посмотреть, что из них станет, допустим, через десять тысяч лет.

— А зачем это им нужно было? — попыхивая сигаретой, спросил Харевич. Он был единственным здесь курильщиком, но ему удалось создать эффект целой курящей роты — дыму было столько, что топор можно было вешать.

— Зачем? — переспросил Лавров. — На старых планетах кончаются энергетические запасы, почва, природные ресурсы скудеют — нужно искать новые планеты для проживания. Но не все они пригодны для этого. Вот инопланетяне и пускают впереди себя разведчиков. Коли те выживут, можно будет и самим перебираться. Впрочем, я слышал и другую версию: дескать, когда-то на Землю были завезены человеческие споры — от них все и пошло…

Услыхав такое, Харевич загоготал было, но смех у него не получился, и он закашлялся. Кашель его был громким и надрывным. Пока он не пришел в себя, никто даже не пытался говорить — тогда пришлось бы кричать, чтобы тебя услышали.