Она слышала вопросы сыновей о Вере, муж пока скрывал правду, а миссис Бероев стояла в дверях спальни мертвой дочери и смотрела на окно, занавешенное светло-розовыми шторами. На стекле оставались потеки от дождя, а ветер швырял ветки деревьев в стекло. Этот жуткий равномерно-монотонный стук сводил с ума. Завтра им нужно забрать тело Веры из морга, после полудня состоится церемония захоронения. Ее девочку закопают у дороги, там, где лежат все самоубийцы, грешники. Элиза закрыла глаза и впилась пальцами в косяк двери. На бледном, как полотно лице, застыла гримаса боли. Ее дочь не могла так с ними поступить, не могла все это с собой сделать, не могла вот так уйти, даже не оставив записки, не объяснив им с Тони ПОЧЕМУ? Что они сделали не так? В чем их вина? Неужели в том, что так и не смогли переехать в хороший район, купить дорогую машину, жить, как многие одноклассники Веры? Или это из-за Эрика? Из-за проклятого ублюдка, который увозил ее девочку по вечерам на своем мотоцикле, а потом перестал приезжать. Элиза тихо радовалась, что все это закончилось, и надеялась, что сдавленные рыдания, доносящиеся из комнаты дочери тоже скоро прекратятся. Они прекратились. Навсегда.

Настойчиво звонили в дверь, а она не могла пошевелиться, смотрела на плюшевые игрушки и лихорадочно вспоминала, когда и где была куплена каждая из них, кто подарил, кто принес.

Самый любимый мишка Веры, Спарки, сидел на подушке и смотрел в полумрак комнаты круглыми черными глазами, в которых отражалось окно и светло-розовые шторы.

«Мама, Спарки не хочет, чтобы ты шла сегодня на работу в ночную смену. Спарки будет страшно одному ночью. Не уходи. Мам, ты видишь, КАК он на тебя смотрит? Спарки хочет чтобы мы смотрели телевизор и ели блинчики с вареньем… Мама… мама… мама…»

В дверь продолжали звонить.

– Миссис Бероев! – женский голос доносился сквозь монотонное гудение в голове и несмолкающий голос дочери. – Миссис Бероев – это Кэтрин Логинов, мы говорили с вами вчера!

* * *

Она открыла дверь не сразу, и я тут же поняла, что она под действием транквилизаторов.

Глаза Элизы были затуманены и смотрели сквозь меня.

– Я школьный психолог Веры, Элиза. Помните, я вчера вечером звонила, и вы разрешили мне приехать?

Она не разрешала, только отвечала «да» на каждый мой вопрос. Женщина посторонилась, поправляя выцветший свитер на плече. Ее светлые волосы, собранные в небрежный хвост на затылке, казались такими же тусклыми, как и взгляд светло-голубых глаз.

– Да, конечно, помню.

Я прошла за ней в небольшую залу. Миссис Бероев слегка полноватая, в старенькой, но чистой одежде напоминала мне мою собственную мать. Элиза указала мне на кресло, и я села, повесив сумочку на спинку, позади себя.

– Хотите чаю?

Я попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась. Странно улыбаться в доме, где завтра собрались хоронить ребенка.

– Кофе, если можно.

– Мы не пьем кофе, миссис Логинов, только чай.

– Мисс… мисс Логинов. Тогда чай. Крепкий. Без сахара.

Элиза вышла на кухню, а я снова осмотрелась по сторонам. Довольно скромно, впрочем, мы с мамой жили намного скромнее, если не сказать ужаснее, видно, что здесь считают каждую копейку. Реалии жизни иммигрантов, которые так и не нашли себя заграницей. Когда профессор или академик мог работать сторожем на складе, а учительница музыки мыть виллы или, как миссис Бероев, работать старшей горничной в трехзвездочном отеле за копейки, выкладывая все деньги на учебу детей, чтобы те все же смогли себя найти в отличие от их родителей.

– Ваш чай, очень горячий, осторожно.

Элиза поставила на стол чашку и подвинула ко мне вазочку с ореховым печеньем. Несколько минут мы молчали, а потом она спросила:

– Вера часто к вам приходила?

– Нет. Не часто. Один раз в начале года. Ей не нужна была помощь психолога.

Миссис Бероев кивнула. Убрала за уши светлые пряди волос и посмотрела на меня.

– Почему она это сделала?

Господи, этот вопрос начинает меня преследовать, скоро я буду слышать его в своих ночных кошмарах.

– Я не знаю, и мне очень жаль. Очень. Я пытаюсь в этом разобраться. Элиза, Вера последнее время ничего вам не рассказывала? Новые знакомые, подруги, странное поведение?

Элиза отрицательно качнула головой.

– Ничего такого. Она очень хорошая девочка, правильная. Никогда не уходила ночью на дискотеки, не курила. Не употребляла наркотики.

Многие матери так считают, но дети умеют очень сильно удивлять.

– У нее был мальчик? Знаете, в ее возрасте девочки уже засматриваются на противоположный пол.

– Вы об Эрике, да? Об этом ублюдке, который сбивал ее с толку, курил под нашими окнами и свистел, вызывая ее на свидание? Я не пускала! Я даже плеснула на него один раз помои. Нет, моя девочка с такими уродами не встречается! Она бы не стала, она скромная и…

Элиза закрыла лицо руками. Я тихо выдохнула, понимая, что задела то самое болезненное, то самое, что так мучит саму миссис Бероев.

– Значит, вы не разрешали им встречаться? – тихо спросила я.

Женщина резко вскинула голову.

– Считаете, это я виновата, да? Я виновата в том, что она это сделала?

– Нет, я так не считаю.

– Считаете, – она посмотрела на меня с какой-то отчаянной ненавистью, – я не хотела, чтобы моя дочь стала такой, как они, эти грязные шлюшки, которые красят лица в четырнадцать лет и спят с кем попало… Вера ходила со мной в церковь, она…

Я слушала этот монолог, не перебивая. Я даже знала, что именно она кричала своей дочери, когда та шла на свидание с Эриком Хэндли. Примерно то же самое кричала и моя собственная мать.

– Элиза, я уверена, что вы ни в чем не виноваты. Иногда подростки настолько замкнуты в себе, что мы даже понятия не имеем, насколько им по-настоящему страшно и одиноко.

Она меня словно не слышала.

– Моя девочка, в отличие от этих шлюшек, по вечерам ходила по домам и собирала пожертвования для местной католической церкви. Когда другие вертели задницами на вечеринках, Вера ездила на уроки музыки. Она ценила мой труд, – что я вкалываю по двенадцать часов, чтобы она могла заниматься с частным учителем. Вы понимаете? Она не могла… не могла так.

– Понимаю, конечно.

Я протянула руку и сжала ее запястье.

– Ваш муж скоро вернется?

– Не знаю, – Элиза отвернулась. – Он, возможно, останется в ночную.

– Можно мне посмотреть комнату Веры? Это помогло бы мне понять, почему она это сделала. Я обещаю ничего не трогать.

Элиза несколько секунд смотрела на меня, а потом кивнула:

– Да, можно. Конечно.

Когда мы зашли в комнату Веры, я отметила огромный контраст со спальней Аниты.