– Нет. Но хотелось бы послушать. – В великом князе просыпается любопытство. – Денис Анатольевич, не откажите в любезности.

– Пожалуйста… Старшина, то бишь фельдфебель строит взвод и говорит: «Товарищи курсанты, по-нашему – юнкера, захожу я сегодня в одну тумбочку и вижу, что койки номер восемь и девять в увольнение не идут. Вы спросите – почему? Я вам отвечу. Потому что там – две бабы. Одну я уже отодрал, второй сейчас занимается командир отделения». В переводе на нормальный русский язык сей монолог означает, что фельдфебель счел наклеенные внутри тумбочки фотографии кинодив из журнала грубейшим нарушением уставов.

– Да, однако… – отсмеявшись, замечает высочайший гость. – Порядки у ваших… фельдфебелей действительно драконовские.

– А у нас, ваше императорское высочество, наоборот, самых строгих старшин и сержантов называли на царский манер «унтерами», или «шкурами»…

Наша «великолепная семерка», получившая звездочки, возвращается в полном составе, и сразу закрадывается подозрение, что новые погоны они одевали в соседнем помещении с помощью Ганны и фельдшера. И похоже, что Игнат Тимофеевич помог им принять должный вид не только внешне, но и накапал от щедрот своих по рюмке «успокоительного» каждому. Я, конечно, понимаю, что настоящие офицеры пьют всё, что горит, курят всё, что дымится, и… интересуются всем, что движется, без ущерба для службы, но уж больно весело-загадочно глазки блестят у моих новоявленных прапоров. Вот теперь – настоящие русские офицеры, до синевы выбриты и слегка пьяны. Главное, чтобы не наоборот, хотя – вряд ли, уж больно хлопотно для здоровья им такое удовольствие обойдется…

А вот теперь начинается культурная программа с далеко идущими целями. Анатоль, испросив дозволения нарушить тишину, берет гитару и начинает по накатанной. Черные очи сменяются снегом, серебрящимся в лунном сиянии, затем звучит «Белой акации гроздья душистые», но слова и мелодия наши, попаданческие. Ага, великая княжна при первом же куплете ушки навострила и очень внимательно слушает.

– Денис Анатольевич, не откажите в любезности, спойте что-нибудь. – Вовлеченный в интригу Дольский передает мне инструмент, делая вид, что его вокалу нужно чуть-чуть передохнуть.

– С чего начнем, господа?

– Тёмная ночь!..

– Осенний вальс!..

Волгин и Бер выражают свои пожелания одновременно.

– Николай Павлович, давайте без обид, по старшинству. – Все мои уже давно знают многие песни оттуда, и у каждого есть своя любимая. Пробегаюсь пальцами по струнам, чтобы размять руки, и…

Не знаю, чем Ивану Георгиевичу приглянулась эта песня, но каждый раз он просит исполнить только её. И каждый раз взгляд затуманивается, и создается впечатление, что он мыслями где-то далеко отсюда… Что-то очень личное? Может быть, в душу без спросу не полезешь, а сам он не особенно любит распространяться о себе…

Последний аккорд, и негромкие аплодисменты. Честно говоря, думал, что княжна начнет задавать неудобные вопросы, но она сидит рядом с отцом Александром, что-то негромко ей рассказывающим, и смотрит на меня, иногда согласно кивая собеседнику. Добро, продолжаем концерт. Наигрываю перебором начало вальса, упомянутого в песне, а потом…

О, великий князь Михаил тоже с интересом прислушивается, качая в такт носком сапога. А Ольга Николаевна уже и про нашего батюшку позабыла, вся в музыку погруженная…

Куплет подхватывают уже все, кто знает. И звучит очень даже здорово… И аплодисменты на этот раз громче. За счет того, наша августейшая гостья с большим энтузиазмом хлопает в ладоши, затем, не в силах сдержаться, восклицает:

– Боже мой, я никогда не слышала ничего подобного! Господа, откуда эти песни?

– Об этом, ваше императорское высочество, надо спросить капитана Гурова. – Федор Артурович, помогая мне, вступает в разговор. – Точнее, как я понимаю, знакомого ему поэта, имя которого он обязался хранить в секрете.

– Но позвольте, почему он не хочет, чтобы эти замечательные песни узнали все?.. Они же такие!.. Такие!.. Даже не передать словами!..

А крепко княжну зацепило! В памяти почему-то всплывает случай из школьной жизни, когда по молодости как-то сцепились в споре с русичкой, и в ответ на наши бредни о космополитизме она привела пример из Льва Толстого, когда возвышенная и рафинированная аристократка-графинечка, с пелёнок воспитываемая гувернанткой-француженкой, восхищалась народными песнями под дядюшкину гитару и даже вышла плясать под них. Может, где-то что-то интуитивное и здесь проклюнулось? Или сработали гены деда, Александра Миротворца?.. Ну, нам это только на пользу. Лишь бы Михаил Александрович не сдал, как стеклотару, – вон как хитро улыбается…

– Прошу извинить, Ольга Николаевна, но мой талантливый друг просто не хочет открывать свое имя. Что касается всего остального – он даже не против, чтобы музыку и стихи считали народными. И будет рад, если они приобретут популярность… Кстати, об этом я и хотел с вами поговорить, если не возражаете. – Отдаю гитару Анатолю, и он начинает вполголоса напевать для желающих последний хит своего эскадрона:

А мы с великой княжной и отцом Александром перемещаемся для разговора за чайный столик, сменив за ним наших воспитанников. На лице Алеси явственно читается мысль «Ик!.. Я больше не могу-у!». А на измазанной мордашке Данилки, невзирая на явственную опасность для здоровья, виднеется выражение «Гвардия умирает, но не сдается».

– Так о чем именно вы хотели поговорить, Денис Анатольевич? – Княжна с интересом смотрит на меня, ожидая продолжения.

– Ольга Николаевна, всем известно про госпитали и лазареты императорской фамилии, и о том, как лично вы заботитесь о раненых, подавая пример другим… Мне недавно пришла в голову мысль, что ведь помимо ран телесных война наносит раны душевные, более опасные. Вам такого, конечно, никто не скажет, но фронтовики, и солдаты и офицеры, сидя месяцами в окопах в рваном обмундировании и впроголодь из-за повсеместного воровства, безумно устали от такой жизни и уже с ненавистью смотрят на тех, кто за их счет каждодневно кутит и шикует в ресторанах, скупает драгоценности, купается в неправедно нажитых деньгах. И этим, замечу, с большим успехом пользуются расплодившиеся агитаторы разных мастей. Еще в прошлом году группа русских социал-демократов открыто выступила с лозунгом поражения своей страны в войне, мол, это будет способствовать их революции.