Окружающий мир со своей быстротой вдруг вызвал во мне приступ ужаса. Мисс Бетти ушла туда, откуда не возвращаются. Я пыталась представить ее дух, плывущий вверх по каньону над ручьем, встретившийся с родственниками, в том числе и с медведями. И что в этом хорошего? Я посмотрела вверх на Железную Медведицу. “Объясни мне”, – попросила я. Но ничего не услышала.

* * *

Наконец наступила осень. Казалось, прошла целая вечность, но Железная Медведица все же переселилась в “Медвежий Ручей”. Мы отказывали себе буквально во всем, чтобы папа мог каждый месяц выплачивать мистеру Джону по сорок долларов. В первые месяцы беременности мама чувствовала себя достаточно хорошо и часто клала мои руки к себе на живот.

– Ты чувствуешь, как шевелится наш ребенок, дорогая? – говорила она. – Это твой братик или сестричка. Свет ангелов вновь зажегся у меня внутри.

Но теперь, на седьмом месяце, она сильно отекала и сделалась очень бледной. Мы сидели с ней под дубом на заднем дворе, ронявшим на нас глянцевые красные листья.

Мистер Фред подогнал свой трактор, Медведицу стащили по специальным сходням из кузова грузовика и проволокли на задний двор, под деревья, посаженные специально для тени.

– Немного левее, – крикнул отец, перекрывая рев мотора и скрежет медвежьих когтей по деревянному настилу.

Пот заливал ему лицо. Его комбинезон покрывали пятна цемента и грязи. Только этим утром он закончил постамент для Медведицы. Я помогала ему, и на моих ладонях остались ссадины, а в волосах засохла белая краска.

Папа стоял на девственно белом постаменте, широко расставив ноги, размахивая руками, направляя мистера Фреда. Он широко улыбался, будто дирижировал оркестром или стоял перед картиной Дега в Лувре. Папа благодарил небеса. Он был проповедником, призывающим всю неоцененную красоту мира на нашу ферму, потому что мы были избранными.

Никогда я не любила отца сильнее, чем в тот день.

Низкое послеполуденное солнце прорвалось сквозь ребра Медведицы, отбросив странную прозрачную тень к нашим ногам. Мама подалась назад. Она вцепилась в мою руку и молилась про себя. Ее губы шевелились, а глаза не отрывались от отца. Другой рукой она поглаживала живот, словно успокаивала ребенка.

Каждый раз, когда ветер менял направление, дуб сбрасывал новую порцию листьев, и нас окутывала привычная вонь. Запах курятника въелся в мою одежду, в грязь на стареньких теннисных туфлях. Это был запах тяжелой работы и низких доходов. Я боялась, что у мамы снова начнется рвота.

Но она не сводила глаз с папы.

– Наверняка парень, сделавший эту Медведицу, смеется над нами из-за того, что мы так о ней печемся. – В первый и последний раз я услышала от нее слабое подобие критики отцовских действий. Всегда покладистая, она во всем его поддерживала. Папа вовсе не требовал от нее беспрекословного подчинения, но маму так воспитали. Иначе относиться к мужу она не могла. – Надеюсь, что она нас не сглазит. – Мама скрестила руки на животе.

Я молча сжала ее пальцы.

Наступили сумерки. Я любовалась желтыми искрами, порхающими в темнеющем воздухе на фоне пурпурно-черного осеннего неба, словно волшебные бабочки. Отец намертво приваривал Медведицу к постаменту.

– Почему ты вышла замуж за папу? – спросила я как-то у мамы. – Ты думаешь, у него в самом деле лунная пыль в голове? – Кто-то в школе подсказал мне такую мысль.

– Если бы у него в голове была лунная пыль, луна могла бы гордиться этим, – ответила мама. – У некоторых мужчин красивые, большие, но совершенно пустые головы, а вместо сердца сморщенные помидоры. У твоего папы сердце огромное, как мир. Вот почему я вышла за него замуж.

– А деньги у нас остались? Папочка раздает их направо и налево.

– Конечно, остались. – Мама отвернулась, чтобы не встретиться со мной взглядом. – У нас их больше, чем нужно.

Однажды я слышала, как папа говорил какому-то старику, что мечтает превратить курятники в мастерские для художников и скульпторов, чтобы ими пользовались все его друзья.

“А как же мы станем оплачивать счета? – рассуждала я про себя. – Что мы будем есть?” Я принялась грызть ногти и подсчитывать накопленные мной пенни. Мне бы хотелось, чтобы Медведица предупредила меня, что это последняя осень, когда меня будут волновать эти простые вопросы.

* * *

Такого холодного декабря не могли припомнить даже старожилы. В старой ванной, стоявшей на пастбище, из которой пила воду дойная корова, купленная у мистера Фреда, замерзла вода. Папа решил, что неплохо иметь собственное молоко, если скоро в семье появится еще один ребенок.

В эту субботу он поднялся еще до рассвета, и я вместе с ним. Мы накормили кур, подоили корову. Мама уже в ближайшее время должна была родить, и так вымоталась, что неделю не вставала с постели. Она не позволила папе отвезти ее к врачу, а он не просто выполнял все ее желания, он следовал им буквально.

Я запомнила его слова:

– Каждый по-своему представляет себе бога. Твоя мама считает, что и без того слишком много себе позволила, разрешив мне отвезти ее в больницу, когда ее укусила змея. Если встать на мамину точку зрения, то ей нельзя снова сердить господа.

– Может быть, тебе следовало заставить ее показаться врачу? – с тревогой предложила я. – И тогда бог рассердился бы за это на тебя. Или мне сказать богу, что это я ее заставила пойти? Уверена, он не станет сердиться на ребенка.

Папа смеялся до слез.

– Разве ты не знаешь, что бог – это произведение искусства и его нельзя раскрашивать так, как тебе вздумается? У бога твоей мамы уже лицо покраснело, так он хохочет над твоим здравым смыслом.

В субботу папа подрядился отвезти сено какому-то фермеру в соседний городок. За это неплохо платили, хотя, разумеется, отец ни словом не обмолвился о том, что нам нужны деньги. Все, что позволяло отвлечься от выращивания цыплят, доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Прежде чем уехать, он прилепил листок бумаги с номером работодателя на большой черный телефон, висевший на стене в кухне.

– Если мама почувствует себя плохо, – сказал он мне, – или тебе просто покажется, что ей нехорошо, позвони парню, на которого я работаю. Он передаст мне, и я сразу же приеду.

– Я позабочусь о маме, – твердо пообещала я, стараясь сделать вид, что мне уже наскучила тревога в его глазах, хотя мое сердце готово было разорваться от страха перед такой ответственностью.

Папа уехал. Я сделала тосты, собрала для мамы поднос с завтраком, не забыв про ею же сваренное варенье и стакан с парным молоком. Она съела лишь половинку тоста и выпила чуть-чуть молока. Когда мама отказалась от всего остального, я посмотрела на пищу так, словно она подвела меня.

– Я испеку для тебя оладьи, – предложила я. – От них тебя не будет тошнить.

Мама заметила выражение моего лица и протянула ко мне руку.