Разумеется, всё уладилось наилучшим образом, билеты нашлись, а у меня окончательно пропал вопрос, точно ли я хочу. Да. Точно.

Потом были сборы, которые способны похоронить кого угодно, когда бы не одно важное правило. Поначалу я думала, что нужно вытащить все вещи, рассортировать, выбрать. Но оказалось, принцип другой — взять необходимое. Понять, что нужно с собой, найти, сложить, а остальное… нет, всё равно пришлось разобрать и отрефлексировать горы, но главное уже было сделано. Моё всё уместилось в пятьдесят два килограмма, сколько весила сама. Оказалось, мне нужно всего десять кило одежды, а считала себя капризной. Остальное — попытка вывезти концентрированную среду обитания, чтобы мир потом не казался совсем чужим. Поэтому дюжину винтажных ёлочных игрушек я взяла, а кухонный комбайн, конечно же, нет. Не собиралась брать книги, самое важное отвезла к родителям, кое-что отдала. Но перед отлётом нашла пару томов с автографами авторов, которые бросить было никак нельзя. Так что в Израиль я прилетела с книжкой «Как люди думают» и с акунинской «Писатель и самоубийство». Так понятно, что даже можно об этом не шутить.

В качестве предмета первой необходимости перед отъездом купила айфон 6+ вместо своей старенькой четвёрки. И это не было выходкой блондинки, взявшей потребительский кредит ради сумочки Луи Вюиттон. Мне важно сохранить комфорт в главном, я очень завишу от Сети, через неё приходит работа, и все гаджеты должны быть надёжными. И когда привычный мир рухнул, должно остаться что-то от прежнего благополучия. Так англичанин ехал охотится на львов в джунгли и брал с собой складную резиновую ванну. Так в Москве, в последние промозглые месяцы я одевалась теплей обычного — потому что и так тяжело, тревожно, страшно, и кажется, если я ещё замёрзну, то просто закричу. В том ноябре в России случился кризис, и все скупали плазменные телевизоры, холодильники и крупу, я же сделала единственный стратегический запас — накачала игрушек из апп-стора по старой цене. Понятно же, что они скоро подорожают.

Я знала, что меня ждёт: большие физические усилия, моральное напряжение, жёсткий график, неизбежные накладки. Но случилось и непредсказуемое — меня стали подводить люди. Это началось незадолго до отъезда и продолжилось после.

Однажды я услышала забавную теорию, будто бы каждый человек порождает небольшую специфическую вибрацию, которая вливается в общую вибрацию группы — семьи, коллектива. И когда он по каким-то причинам меняет сигнал, выпадая из среды, это нарушает общий ритм и система начинает реагировать. Его либо пытаются энергично вернуть, либо, наоборот, выпихнуть, изолировать, чтобы не повредил целое. Такая реакция бывает и позитивной, и негативной. Например, человек тяжело и надолго заболевает, и все вокруг сосредоточиваются, чтобы ему помочь. А иногда кто-то из привычно несчастных делает рывок, чтобы изменить свою жизнь, и встречает сопротивление с разных сторон — сиди, не рыпайся, создавай привычную вибрацию.

Не знаю, сколько в этом правды, но мне понадобилось хоть какое-то объяснение тому, что люди начали меня предавать. О, не все, иначе это было бы признаком паранойи, да и слово «предавать» слишком сильное в наших масштабах, не государственная же измена, в конце концов. Но некоторые из тех, что были связаны со мной довольно прочно, но не близко, действовали по одной схеме. «Всё-таки уезжаешь? Уверена? Ну смотри». И дальше тебя как-будто вычёркивают из списка тех, с кем нужно считаться: перестают выполнять обещания, не отдают долги, врут или не разговаривают. Я потом даже расспрашивала, как возможно, что любые договорённости перестают действовать со сменой локации.

Понимаете, они обижаются. Я была их привычкой, не самой важной, но постоянной. Им всё равно, где я жила, насколько далеко от них, лишь бы на одном месте. Как если бы липа у дороги вдруг исчезла — и не враги срубили, а сама удалилась, шлёпая корнями. Не «куда пошла», а сам факт возмутителен. Посмела нарушить установленный порядок — до свидания, чёрт с тобой, но теперь не жалуйся.

Это оказалось до странности тяжело. Мой мир и так перетряхнуло, я едва держалась, будто перетаскивала огромный груз на собственной спине из одной страны в другую. Тут даже не помощь нужна — соблюсти бы равновесие, осторожно переступая шаг за шагом. Достаточно было не мешать, достаточно оставить всё как есть, пока я не справлюсь. Но нет, именно в критический момент понадобилось оттолкнуть, хлопнуть дверью, изменить правила игры. «А чего ты хотела? Сама же всех бросила».

Самое странное, что именно те, кого бросила, — родители — так не считают. Они сожалеют, но поддерживают. А вот те, кто всего лишь потерял часть инфраструктуры, как магазин возле метро, те не простят ничего.

И есть люди, которые внезапно оказываются в полемике с тобой. Уезжая, ты будто ставишь под сомнение их решение жить на прежнем месте. А я, говорят они, я остаюсь! Где родился, там и пригодился, не для нас эти ваши заграницы, кому мы там нужны. А вам, конечно, счастливо, ветер в паруса, скатертью дорога, катитесь, проваливайте и будьте вы прокляты. И так получается, что ты-то едешь воссоединяться с частью души, менять жизнь, любить, написать книгу и научиться обнимать, а выходит, что заодно оспорил чью-то картину мира и должен быть наказан. И к твоей ноше прибавляется груз чужого гнева, который, впрочем, не имеет особого значения.

Потому что главной тяжестью на сердце ложатся не эти посторонние, и не вся твоя рефлексия. Главное, как замолчал папа, когда ты заявилась и бодро затараторила:

— Помнишь, я говорила, что хочу уехать? У нас билеты через две недели, квартиру сняли возле моря, денег должно хватить почти на год, работать пока удалённо, всё будет хорошо, там безопасно, я буду приезжать часто…

А он отходит к окну и садится в кресло, против света, и сидит молча — пять, десять, пятнадцать, двадцать минут. А потом говорит, ничего, ничего, всё будет хорошо, ну чего ты так? не бойся, если что, мы поможем, ничего.

Главное, последний вечер перед отъездом, который ты проводишь у них, и уже на пороге мама, всегда казавшаяся королевой драмы, способной сделать сцену из ничего, не плачет. Отворачивает мучительное лицо, будто её загнали в угол, отводит совершенно сухие глаза, обнимает — только не расстраивайся, говорит. И не плачет. И папа совсем уже тихо повторяет — не бойся, мы тебя дождёмся, обещаю.

И кто ещё после этого сможет сделать мне больно?

Как хорошо, что сборы требуют столько напряжения и постоянного контроля, поэтому нет сил горевать.

А теперь я добралась и сижу очень тихо в Тель-Авиве, во дворе, на скамейке — под фонарём, под деревом, под луной. Подо мной земля, надо мною тёмное бесконечное небо, а я в серединке, в узкой талии песочных часов, пересыпаюсь после того, как колбу опять перевернули — вместе со временем, вместе со всей жизнью.

Вдруг Новый год, и я встречаю его в маленьком домике в квартале от моря. Стены в нём побелены, а в шкафы может поместиться ещё одно дополнительное прошлое. Зимы, я знаю, не будет.

Это был год удивляющих мужчин, регулярно я не верила своим глазам, ушам и вибриссам, часто хотелось спросить: как ты это сделал, а главное — зачем? Иногда казалось, что Санта оставил на меня всех своих оленей. Поразительно, сколько может сломать, потерять и упустить средних размеров самец. Хорошо, что у них есть я.