Подгоняемый подобными мыслями, Ринат перевернулся на живот и пополз в сторону видневшихся в отдалении деревьев. Добравшись до первого из них, он с облегчением выдохнул. Здесь среди узловатых корней и спускавшихся почти до самой земли ветвей можно было попробовать перевести дух и собрать мысли в кучу.

— Уф… Добрался, — забормотал он себе под нос, с наслаждением откидываясь спиной к стволу дуба. — Чуть не утонул, ведь. К черту такие приключения…

Закрыв глаза, Ринат снова и снова начал прокручивать события последних дней. Недавнее покушение и убийство мюридов никак не хотели отпускать его. «Чего я тетешкался со всеми этими князьями и беками⁈ Письма писал, встречался, объяснял, что не получиться у них больше в шоколаде жить. Зачем, как младенцам разжевывал⁈ Хотел, как лучше, по-человечески. Думал, местные князьки все поймут и пожалеют своих соплеменников. Ха-ха-ха! Тысячу раз, ха! Кто в здравом уме откажется от той власти, что была у них в руках⁈ Ответ очевиден — никто!». Словом, его попытка договориться миром с богатой и влиятельной горской верхушкой провалилась. На все его потуги знать ответила незамысловато и просто — попыталась убрать его.

Те его наивность и глупость сейчас осознавались особенно остро. Пытаясь переустроить целый мир, он выбрал едва ли не наихудший из возможных сценариев. В этом месте и в это время лишь только сила имела значение. Сильного уважали, ценили, равнялись на него, прислушивались к его мнению, приводили в пример детям. Сила в свою очередь диктовала и все остальное:. «Договоры, компромиссы, объяснения, расшаркивания — все это мишура! Это для слабаков». Кавказ столетиями жил в условиях тяжелых природных условий, крайней нехватки плодородной земли, перенаселенности и внимании со сторону сильных соседей, что воспитывало особого человека. Это был чрезвычайно воинственный, вспыльчивый, сильный человек, с одной стороны, не признающий чужих авторитетов, а с другой, опутанный густой сетью жестких адатов. Такое противоречие становилось причиной множества трагедий, когда ссора из-за обычной курицы могла привести к кровавой вражде между двумя родами и длиться десятилетиями[5].

— Значит, понимаете лишь силу и жестокость? Будет вам сила и жестокость… Чего-чего, а этого добра я накопил немало, — шептал Ринат, скрипя зубами. — Еще взвоете…

Он хотел еще что-то добавить, но его ноздрей вдруг коснулся восхитительный аромат свежеиспеченного хлеба. Рот немедленно заполнила слюна. Недовольно забурчал живот, напоминая, что со вчерашнего дня у него во рту не было даже маковой росинки.

— Еда… — едва не застонал он, на дрожащих ногах пробираясь в сторону дурманящего запаха.

Где-то в зарослях силы его вновь оставили. Снова упал в траву.

Однако, его шевеления привлекли к себе внимание. Послышались осторожные шаги. Кто крался, время от времени замирая на месте и вслушиваясь в окружающие звуки.

— Ох ты… — охнул негромко мужской голос и тут же послышался звук вынимаемой из ножен шашки. — Это еще что за образина?

Ринат при этих звуках встрепенулся. Звучала явно русская речь, от которой он уже давно отвык.

— Станичники! Сюды идите! — громко закричал тот же самый голос. — Лазутчика спымал!

Через какое-то время лежавшего без сил Рината обступили люди. Сквозь полузакрытые глаза он видел остро пахнущие дегтем сапоги с небольшой гармошкой, темные шаровары, черкеска, ножны шашки.

— Какой это тобе лазутчик? Вона еле дышит. Того и гляди Богу душу отдаст, — добродушно рассмеялся мордастый казак, хлопая молодого казачка по плечу. — Исчо на одежку яго поглядите, станичники. Исподние штаны да рубаха на ём. Ни кинжала, ни бебута. Ен же от побоев весь синий. Вестимо, поколотили яго знатно. Пограбили, поди.

Со стороны Ринат, действительно, выглядел неважнецки. В бурном потоке с него сорвало и черкеску, и шаровары, и папаху из белой овчины. Остатки одежды едва скрывали его многочисленные синяки и ушибы. В нем, босом оборванце, сложно было узнать грозного имама, одно имя которого наводило страх на жителей многочисленных русских приграничных городков и крепостей.

— А можа кровник он чей-то, дядько? Не ищут ли его теперь? — негромко предположил молодой казак, с подозрением оглядываясь в сторону гор. — Что же тапереча делать?

Погладив окладистую бороду, самый степенный казак из них махнул рукой:

— Давайте его к костру…

— Да, ни в жисть! — возмущенно завопил один из молодых, высокий крепкий казачина с длинным шрамом на лице. — Браты, вы на евойную рожу только гляньте! Чистой воды, абрек[6]! Такейные три дни назад в Сухоревском городке усих караульных поризали. С десяток вайнахов через изгородь перелезли и кинжалами часовых перекололи. Апосля полезли к пороховому погребу, где бонбы лежали. Хорошо собачонка хай до небес подняла, а то бы к Николаю Угоднику всех солдатиков отправили… Гнать эту рожу прикладами надо отсель, — казак обвиняюще затыкал в горца пальцем. — А еще шамполов яму след дать, чтобы кожа с зада лоскутами слезла.

— Замолкни, Митюха! — вдруг рявкнул кряжистый казак, до этого молчавший и серьезным прищуром глаз внимательно рассматривавший Рината. — Знаем мы про Сухаревский городок. Только слух дошел, что дрыхли эти горе караульные на посту. Я бы этих шелупонь сам шомполами отходил. Им надо было по бабам меньше шляться, да водку пьянствовать… А этого не по христиански бросать. Войну позже будем воевать…

Рината подхватили и потащили к походному лагерю, где уложили на чью-то шинель и напоили горячим бульоном, от которого его тут же разморило и погрузило в полудремотное состояние. Откинувшись к дереву, он молча потягивал какой-то отвар и смотрел на огонь костра. Со стороны сидевших в отдалении казаков до него доносились обрывки разговоров, в которые он толком-то и не вслушивался. Ринат просто наслаждался покоем и безопасностью.

-…Точно еле живой… Уж не в речку ли его скинули?

-…Слыхивал я, станичники, про таких. Изгнали его из рода за какой-то лиходейство. Может, коня увел, может барана, может с бабенкой какой самокруткой[7] жить решили… Видать спымали их. Ей поди плетей по мягкому месту всыпали, а яго вон в одних портках сраной метлой погнали…

-…Яще и отходили. Места живого нет…

— И шо? У нас в станице таких самокруток тоже бывало. Семена, сына Игната, помните? Он же тоже с девицей одной сговорился вместе жить. Ейный же батя про то прознал и таких, значит-ца, тумаков зыниху прописал…

—…Не-е, не изгой это. Те холеные больше и сытые. Энтот другой. Может дервиш[8], божий человек по ихнему. Говорят, они голодом себя морят и по дорогам бродят, да молитвы творят. Очень их здесь почитают. Мол, святые люди… Вона, глядите на его ноги. Там такие мозоли, что на угли не страшно вставать. Точно бродит много…

—… С ним-то что делать будем? Пропадет здесь. Или волки загрызут, или еще чаго случится…

— И пусть, дядько Макар. На кой он черт нам? Коли лиходей какой-нибудь, а не святой человек? Оставим ему мяса, да крупы немного. Пусть гуляет на все четыре стороны.

Ринат же продолжал молчать и блаженствовать. Шершавая шинель приятно грела снаружи, горячее питье согревал изнутри. Он все еще приходил в себя. «После ледяного купания горячий отвар самое то. Еще бы мясца погрызть, вообще, было замечательно… Удружили казачки. Спасибо. Без них задубел бы прямо тут, на камнях».

— Эй, бача! — вдруг хриплый голос вырвал его из своеобразной нирваны; он даже не заметил, как к нему подошел один из казаков. — Понимаешь меня? — говорил тот на ломанном горском, правда, вполне понятном. — Кто ты и куда путь держишь?

Переведя на казака взгляд, Ринат неопределенно махнул рукой куда-то в сторону. В это мгновение ему вдруг пришла в голову одна мысль, от которой его начало неудержимо «пробивать на смех». «Кто я такой? Ха-ха-ха! Его же дед Кондратий хватит, если я отвечу! Ха-ха-ха-ха! Подумать только, казачки, самого имама Шамиля спасли! Ха-ха-ха! Это же бомба!».

Он сдерживался, как мог. Надул щеки, пробовал глубоко дышать, ущипнул даже себя пару раз, но смех просто рвался из него. Стоявший рядом казак, глядя на его ужимки, едва не схватился за оружие. В конце концов, Рината реально прорвало и он самым натуральным образом заржал, выплескивая тем самым и все свои накопившиеся за последнее дни эмоции. Смеялся от души, едва ли не до слез.

— А я что говорил? — казак, что пытался с ним поговорить, уже присоединился к остальным, которые с тревогой и удивлением пялились на залившегося от смеха