защитнику обездоленных и страждущих. С самых дальних сел, затерянных глубоко-глубоко в горах, потянулись цепочки фанатичных неофитов[2], останавливавшихся в каждом ауле и зовущих на службу к великому шейху.

Правда, были и недовольные его первыми шагами на новом поприще. Это крупные ханы, богатые беки и их приспешники уздени, которых новый порядок с положения господ и повелителей низводил до уровня простых общинников-горцев. В одночасье рушилась вся их картина мира, которые они тщательно выстраивали десятилетиями. Богатеи лишились всех своих привилегий: право владения рабами, право суда над жителями целых районов, право установления любых податей и повинностей (начиная от налога на мост и кузню и заканчивая правом первой брачной ночи).

Почти все из них молча проглотили новые правила, засев в своих родовых аулах. Превратив их в настоящие крепости, беки прятались от своих же недавних рабов, остро желавших воздать им за годы унижений и оскорблений. Лишь единицы открыто выражали свое неудовольствие — самые крупные и богатые ханы, под началом которых были сотни, а нередко и больше вооруженных джигитов. Особенно неистовал хан Джавад, род которого несколько веков владел целой областью с десятком аулов и тысячами жителей. Он принародно объявил имама Шамиля отступником от заветов предков и радетелем за запретные нововведения[3] в Исламе, пообещав все вернуть обратно. Хан разворачивал всех посланников и проповедников имама, предварительно всыпав им палок.

Ринат даже не думал воспринимать все эти угрозы, считая их проявлением бессилия ханов и беков. Однако, время показало, что он глубоко ошибался. Враг, грозя всеми мыслимыми и немыслимыми карами, все это время готовиться к нападению, которое вскоре и состоялось.

…Бах! Бах! Бах! Один за другим хлестнули ружейные выстрелы. Свинцовые шарики с визгом ударили в край бойницы и рикошетов ушли в небо. Ринат, по лицу которого хлестнула каменная пыль, выругался и спрятался обратно. Враг, по-прежнему, караулил каждое его движение.

— Падлы, плотно обложили. Носа не высунуть, — шипел Ринат, отходя в глубину башни и начиная перезаряжать второй ружье. — Какой я же болван, так подставиться! Поверить Джаваду — это же полный мрак! Приходи, уважаемый эфенди, нам нужно поговорить, решить дело миром, как и полагается добрым мусульманам, — скрипя зубами, передразнивал он своего врага. — Хан Джавад же урод, каких еще поискать надо. На нем пробы ставить негде. Б…ь, что теперь скулить⁈ Надо что-то делать…

Он в отчаянии обгляделся, словно надеясь что-то увидеть новое. К сожалению, его взгляд, по-прежнему, натыкался на каменные стены из неровных булдыганов.

Ружье перезаряжал с такой злостью, что рассыпал порох из газырницы. Руки тряслись. Хотелось этого Джавада душить и душить, медленно сжимая руки на его жирной шее.

Подумать только, его, как сопливого пацана, обвели вокруг пальца! И, главное, кто это сделал? Хан Джавад! Это твердолобый жирный мужик, который и два слова связать не мог, написал ему такое льстивое и полное меда послание, что он растаял. Хан уверял, что он во всем раскаялся, что осознал все свои прегрешения. Мол, он ясно понял свою неправоту и готов всеми силами помогать имаму в его трудном и справедливом деле — объединении Кавказа под сенью Ислама.

Боже мой, каким же он был наивным! Возомнил себя всезнающим вершителем судеб едва ли не целого мира, почти настоящим мессией. Б…ь, оракул сраный из будущего!

— Мудак! — от всех этих мыслей его даже перекосило. — Как же я на все это повелся? Правда, как сопливый пацан…

Поверив в искреннее раскаяние хана Джавада, Ринат вчера прибыл с небольшим отрядом в его родовое селение. Соблюдая горские традиции, они должны были вместе преломить хлеб, прочитать совместную молитву и этим доказать свое примирение.

— Ей Богу, бошку оторву этому уроду, — бурчал он, продолжая снаряжать ружье своего погибшего мюрида. — Б…ь, и сам пропал не за грош и людей своих подвел под монастырь.

Коварный хан встретил его с большим почетом у самого края села. Словно дорого гостя и любимого друга. Придержал Рината за стремя, пока он спускался со своего жеребца. Лично преподнес серебряную чашку с холодным айраном[4], чтобы тот освежился после дальней дороги. Вознес похвалу Всевышнему, что тот привел к нему на порог такого дорогого гостя. В самом селении играла музыка, горели костры с огромными котлами с ароматным пловом и душистой бараниной. Рассадив за богато накрытыми столами его мюридов между своими людьми, Джавад долго вел сладостные речи. Поминал через каждое слово Всевышнего, пророка Мухаммада и его, имама Шамиля. Большего почета сложно было себе даже представить! Как тут не расслабиться?

— Чего тут скажешь? Я придурок! — все никак не мог успокоиться Ринат. — Черт рогатый! Уши развесил, как красная девица на свиданке. Раз и уже не девица.

Бормоча себе все это под нос, он складывал у каменной стенки свой скудный арсенал — оба винтовальных ружья, пистолет и шашку.

— Куда я смотрел? Задницей ведь чувствовал какой-то подвох. Надо было сначала умишком пораскинуть, а потом действовать…

Оказалось, во время праздника ему и его людям подсыпали сонную траву, чтобы потом их всех благополучно схватить. К счастью, в тот день Ринат животом маялся, почти ничего не ели и не пил, часто посещал отхожее место. После очередного своего возвращения к праздничному стволу Ринат совершенно случайно подслушал разговор двух горцев, обсуждавших, как они будут делить имущество плененных мюридов. Недолго думая, он заорал благим матом про засаду и сигану в темноту. Во время поднявшегося затем шума, благополучно выбрался из села и спрятался в одной из родовых башен. Тогда ему, усталому и растрепанному, казалось это наилучшим вариантом. На утро он думал осторожно спуститься в ущелье, через которое можно было в итоге выйти к селению со своими сторонниками.

Однако, все его планы пошли прахом…

Под самое утро к башне пробился один из его мюридов, истекающий кровью, едва живой. Прежде чем отдать Богу душу, горец успел рассказать, что остальных повязали сонными и по-тихому передушили. Следом появился и сам хан Джавад со своими людьми.

— Мать вашу, история повторяется! — рычал Тимур, вспоминая эти недавние события. — Опять я в башне! Б…ь, все началось в башне и, похоже, здесь же закончиться… Черт побери! В тот раз хоть спрыгнуть можно было. Здесь же, с одной стороны три десятка бородатых рыл со стволами, а с другой стороны — ущелье без дна. Рыбкой нырнул туда и всмятку…

Ринат пригибаясь прошел к противоположной бойнице, как раз выходящей в то самое ущелье без дна. Высунулся наружу почти до пояса. В очередной раз убедился, что здесь ловить было нечего. Стена здесь у башни почти отвесная, протянулась на добрых двадцать метров. После скала падала вниз еще на полсотни метров. В самой же глубине ущелья едва просматривалась голубая змейка горной речки, несущей свои воды с гор в долину.

— Не-ет, здесь глухо, без вариантов. Я не супермен, чтобы в трусах на лосины летать, — потемнел лицом Ринат и с тяжелым вздохом полез внутрь башни. — Выходит, выход из башни лишь один, а там куча народа.

Взяв ружье, он переместился к первой бойнице и осторожно выглянул из нее. Судя по увиденному, там ничего не изменилось. Два — два с половиной десятка горцев во главе с ханом плотно обложили единственную дорогу к башне. Натащив со всей округи веток колючего кустарника, они соорудили довольно высокую баррикаду. Сам же хан Джавад устроился чуть в стороне, на небольшом пригорке, где для него расстелили пушистый пестрый ковер, положили мягкие подушки, разложили угощения.

— Эй, эфенди! Спускайся к нам. Выпьем крепкий чай, попробуем свежие лепешки с медом, — ржал Джавад, тряся тремя своими потными подбородками; пальцами, унизанными перстнями, он держал глубокую пиалу с ароматным чаем. — Ах, какие лепешки, пальчики оближешь! Их готовит мой старшая жена Зейнеб, настоящая искусница. Как попробуешь лепешки, сам меня будешь умолять отдать тебе Зейнеб в жены. Ха-ха-ха-ха! К чаю есть инжир, щербет. Пахлаву, вообще, везли из самой Персии. Спускайся, поговорим, эфенди…

Ринат, приложив приклад к плечу, начал выцеливать Джавада. Ему нужен был