они мне. А как настанет этот долбанный Рагнарёк, так и сам могу от мороза окочуриться несмотря на то, что сам из льда. Ты мне зубы не заговаривай! Ты проиграл золото, вот золото и отдавай! Если снова попытаешься угли вместо слитков подсунуть, то этот мешок заставлю сожрать!

Судя по лукавой улыбке Локи, отдавать золото он вовсе не собирался. А если начнут спорить, то зашибут нас с Чоплей и не заметят. Значит, надо показать себя. Тем более, что небольшая мысль о спасении этого мира уже слегка забрезжила в моём мозгу. Всё-таки на старые дрожжи упал огненный самогон Локи. Подстегнул мыслительный процесс…

— Прошу прощения, уважаемый великан! — подал я голос. — А вы тоже не хотите Рагнарёка?

— Никто его не хочет, кроме Одина, его тощего подпевалы и Тора с братьями. Даже горная ведьма, что обретается с ними в чертогах, по слухам тоже не особо горит желанием умереть за правое дело, — проурчал великан. — А что?

— А то, что я могу попытаться остановить его, — ответил я с широкой улыбкой.

— Ты? Смертный червь? — поднял бровь великан.

— Зря вы так, уважаемый, — ответил я. — Пусть я на вид и не очень силен, зато умом не обделен.

— Да-да, мой хозяин очень умный, — поддакнула Чопля и добавила. — Ну, по крайней мере, он всегда так говорит.

Локи с великаном переглянулись и расхохотались. Я терпеливо дослушал их грохочущие выхлопы, а потом начал рассказывать свой план.

Глава 11

Суровый старик, которого в обычном мире все называли Ромуальдыч, устало сидел на троне. Сейчас он был воплощением той мудрой мощи, которая приходит со временем и ещё не успевает скатиться в маразм. Крепкий, угрюмый, с волной седых волос и окладистой бородищей он походил на грозного воина Мороза, который приходит к тем, кто нападает на его Родину.

Сам трон был огромен и являл собой изображение дерева Иггдрасиль. Вот только сам Иггдрасиль — исполинский ясень, объединял девять миров, а его изображение только поддерживало задницу того, кого стали называть Всеотцом. И сидел этот Всеотец Ромуальдыч на шикарном троне средь ветвей и корешков. Даже немного себе сову напоминал, которая выглядывает среди мышек жертву.

Справа от трона было небольшое, но очень удобное кресло. В нем обычно утопал князь Старицкий. Этот князь как раз и вытащил Ромуальдыча в Сумеречный Мир, чтобы тот по праву крови мог занять свой трон. Этот князь обещал Ромуальдычу вернуть его старуху.

Да что там вернуть! Снова сделать молодой и красивой!

Чтобы Ромуальдыч успел сказать все слова, которые прежде не произносил, потому что был занят-уставал-потом-потом…

А Марина могла бы тогда взглянуть на него своими искрящимися глазами и произнести:

— Эх, Афанасий, какой же ты у меня всё-таки…

И обязательно замолчит. Чтобы в молчании нашлись тысячи невысказанных слов и это молчание было бы громче грохота бури. А там и дочка образумится… И внуки…

Да если внуки увидят — кем стал их дед, то сразу же прибегут! Все вернутся и всё будет хорошо! Всё будет просто отлично…

Вот такие вот слова нашептывал Старицкий, когда находился рядом. И нельзя было сказать, что эти слова не нравились Всеотцу Афанасию Ромуальдычу Викторову. Он слушал их и… верил!

Он понемногу узнавал богов, которые оказались в его подчинении. Потихоньку узнавал их слабые и сильные стороны. И неторопливо проникался мыслью о том, что Рагнарёк должен случиться. Чтобы вызвать Марину к жизни… Чтобы вернуть разум дочери… Чтобы вновь завоевать уважение внуков…

— Афанасий Ромуальдович, всё будет так, как я вам говорю, — сказал в очередной раз Старицкий. — Вам нужно только поверить мне.

— Все верят князю Старицкому, — с другой стороны трона послышался голос вёльвы Бабы-Яги. — Все верят. Я вот тоже доверилась и видите, где я нахожусь? По левую сторону от трона самого Всеотца! А ведь до этого жила в избушке, в глухом лесу! И участи моей не позавидуешь…

Бабу-Ягу в другом мире называли ведьмой. В этом к ней относились с уважением и величали вёльвой. Главной вёльвой Сумеречного Мира.

— Да? И что же было? — заинтересованно спросил Афанасий Ромуальдыч.

Он страсть как любил истории возвышения, поднятия из грязи в князи. Ведь он и сам как бы поднялся из ничего. Сошел со смертного одра и водрузил свою задницу на золотой трон. Да ещё и молодильного яблока отведал, что вернуло ему вдобавок лет двадцать жизни. Да что там говорить — он ощутил влечение к женщине, которого уже давно не испытывал!

И ведь провел ночь с одной из валькирий так, что та на утро еле-еле расправила крылья и с трудом смогла улететь. Получалось, что это всё благодаря стараниям Старицкого и его верной помощницы.

— Что было? А жизнь моя была нелегкой. Все забросили, боялись и презирали… — со вздохом произнесла Баба-Яга. — Не просто же так мне пришлось скрываться в лесу. Оболгали меня злые языки — сказали, что я деточек малых заманиваю к себе и жру. Потому с позором и вышвырнули меня из деревни, где жила. Дом сожгли, всех животных вырезали. Даже любимого единорога. Что удалось спасти, так это черного кота Ваську и ступу, что от матушки досталась. Пришлось уходить глубоко в лес. Но и там покоя старушке не было. То один богатырь заплутает и забредет, то второй… Грубияны этакие… А ведь каждому жрать-пить-спать охота… А у меня только одна лежанка и была… И ведь плевать они хотели, что пропитание и питье в лесу хрен сыщешь! Ведь у меня ни пенсии положенной, ни социальных гарантий, ни даже проездного на метро! А они всё лезли и лезли… Особенно один богатырь доставал, чуть ли не каждую неделю являлся… Уже потом я поняла, что он был без определенного места жительства и таким образом ночлег себе подыскивал и пропитание. Так и пришлось делать избушку на курьих ножках, чтобы уходить прочь, когда меня отыщут в очередной раз…

— Да уж, порой бывают люди как люди. А порой люди, как…ляди, — выругался Афанасий Ромуальдыч. — Так, а дальше что?

— А дальше нашел меня Владимир Алексеевич и вытащил из той дыры, в которую загнали злые языки, — со вздохом произнесла Баба-Яга. — Сказал, что меня оболгали, что навели напраслину. И надо же было такому случиться, что вот мне никто не верил, а князю поверили. Так что да, есть люди как люди…

— Пустяки, — отозвался Старицкий. — Я всего лишь проверил по своим каналам и наказал виновных. Одну злющую бабу вообще в лягушку пришлось превратить. Будет ей наука на будущее. Пусть квакает в своем болоте до скончания веков…

— И что? Она так и помрет квакшей? — спросил заинтересованный Ромуальдыч. — Не слишком ли жестокое наказание?

— Жестокое? — возмутилась вёльва Баба-Яга. — А то, что меня до конца моих дней в лес выгнали, на съедение волкам и на поругание воронам — разве это не жестоко?

— Жестоко, — согласился Ромуальдыч.

— Вот, чтобы не было больше подобного жестокосердия и надо провести Рагнарёк, — поднял палец Старицкий. — В пылающем огне сгорят все недруги, а друзья и любимые возродятся!

— Это да, благое дело, — покивал Ромуальдыч.

Почему-то ему в этот момент казалось, что так действительно правильно. Ведь люди запросто приговорили его к последнему уколу, никто слова не сказал против. Все слишком жестокосердными стали, нужно перерождение, нужно… Чтобы зажили все в мире и спокойствии… Чтобы всё пошло гладко и хорошо.

Он встал с трона и подошел к огромному, во всю стену окну. За ним расположились красивые здания, между которыми ходили рослые симпатичные люди с детьми. Люди из его клана. Клана Всеотца. Деревья и кусты плодоносили так бурно, словно отдавали последние соки на то, чтобы какой-нибудь мальчишка мог подойти и наесться вдоволь.

Не было среди этих людей раздора и вражды. Все они были заняты своими делами. Чуть поодаль от дворца расположилась большая арена в виде огромной перевернутой лодки — там обычно занимались до упора воины Одина. Даже сквозь стекло доносились звуки ударов стали о сталь. Воины не щадили себя сейчас, чтобы не щадить врагов потом.

Да, без перерождения никак не обойтись. А перерождение всегда сопровождается болью и горечью утрат. Это своего рода горнило, в котором выплавятся новые люди. Мудрые, добрые, сильные и справедливые. Такие, которые не пошлют на последний укол старца за то, что он освободил свою дочь