— Во, во, — подхватила Анна Анисимовна, приободрившись. — Поговори, Настасья, в правленьи, пущай огород школе в другом месте отведут. Земли в колхозе уйма. Конечно, я могу на кого следует и в суд подать, ежели станут в мой огород врываться. Законы на моей стороне. Но ты поговори, поговори с председателем. Чай, тихо-мирно все уладим. А уж я тебя и твоих ребятишек завсегда огурчиками угощу. И учить буду, как их садить, растить да убирать.

Настя отошла от двери, начала поправлять подушки и одеяла на раскладушках, которые издавали скрип при каждом ее движении.

— Ладно, поговорю, — сказала неуверенно, не глядя на Анну Анисимовну.

— Засиделась я, пойду, — Анна Анисимовна поднялась с табуретки расслабленная, спокойная. — А ты, Настасья, поешь, поешь молочка. За бидончиком завтра зайду. Выпьешь это, ишо принесу.

Уходя, опять наказывала:

— Ты уж про огород не забудь. Съезди в правленье, растолкуй тама что к чему.

ГЛАВА 5

Но, видимо, не поехала Настя в колхозное правление, не встретилась с председателем Соловаровым. Несмотря на все ожидания Анны Анисимовны, голубая «Волга» у школьных ворот не показывалась.

Через несколько дней на пригорок поднялась серая лошадка с репьями в спутанной гриве, волоча за собой тяжело нагруженную телегу. На ней плотно были уложены очищенные от сучков, вырубленные по размеру сосновые жерди, а поверх них — остро обтесанные крепкие колья. За возом шли с топорами на плечах несколько мужиков. А чуть поодаль трясся верхом на Буяне бригадир Байдин. Лицо у него сияло, рот был растянут до ушей.

— Наша взяла! — крикнул он с ходу, давясь словами, выбежавшей из избы Анне Анисимовне. — Сдался Соловаров. Кажись, подействовало на него, как ты тогда его пробрала. Половина огорода твоя, Анна!

Герасимова отнюдь не подпрыгнула от радости, как того, наверное, ждал Федор Семенович.

— Значится, только половина? — осадила бригадира разгневанным взглядом. — А я, Семеныч, ни одной сотки не желаю уступать!

Метнулась к плотникам, которые уже носили в огород жерди, отмерив на глазок середину его, выдохнула запаленно:

— Зря только силы тратите. Топорик и у меня имеется, вчерась в кузне наточила… В щепку разнесу всю вашу… городьбу!..

— Перестань дурить, Анна! — сердито крикнул Федор Семенович, вывалившись из седла. — Я, может, из-за твоего огорода разнесчастного ночами в поту просыпался, мыслил, как бы тебя не обделить? Может, неприятности большие от Соловарова имел? А ты опозорить меня надумала?!

Анна Анисимовна притихла, медленно и печально, как больная, отошла от плотников. Бессильно махнула рукой:

— Делайте, что хотите…

И, опустив голову, побрела к воротам.

Федор Семенович догнал ее, смущенный, покладистый:

— Ты не кручинься, Анна. Не обделим тебя, отмерим земли побольше. И грядки целиком на твоей стороне оставим. Так и быть, пойду на риск. А вообще-то никто и не станет замерять…

Бригадир повернулся к плотникам, дал команду:

— Мужики, перетащите жерди в сторону школы шагов на пяток!

— Вытворяйте, что хотите, — повторила Анна Анисимовна. — Ваша воля…

Она весь день пролежала в горнице на кровати. Зарылась в подушки, чтобы не слышать режущего сердце стука топоров на огороде. Но не выдерживала, подбегала к окну и глядела затуманившимися глазами, как плотники тянут жерди вдоль огорода, приколачивая их толстыми бурыми гвоздями к торчащим между картофельных гребней колам, как бригадир Байдин кружит на лошади вокруг плетня. Расстраиваясь пуще, снова валилась на кровать. Только поздно вечером, худая, почерневшая лицом, вышла во двор доить корову.

Несколько дней Анна Анисимовна совсем не появлялась в огороде. Угрюмо глядела из окна на кустики картошки, на грядки, трескающиеся от зноя, будто это они сговорились отбиться от ее рук, а теперь должны расплачиваться за свою неверность и неблагодарность.

Напротив, в школьных окнах, неподвижно висели белые занавески. Косясь на них, тяжело переводя дыхание, Анна Анисимовна, проклиная, звала учительницу Анастасию Макарову: «Выходи, окаянная, покажь, как на чужой земле хозяйничать будешь». Но Настя в огород не выходила. Только иногда на тропинке, спускающейся в Марьяновку, мелькало ее цветастое платье.

Солнце припекало все сильнее, огуречная и помидорная рассада жалась к грядкам, мучаясь от жажды. Анна Анисимовна не вытерпела, побрела с лейкой по своей половине, непривычно уменьшившейся, стиснутой крепким жердяным забором. Не было уже прежнего величия в ее походке, сникли плечи. С глаз ее, прикипевших к другой части огорода, на школьной стороне, где тоже в один рост зазеленела картошка, не сходила тоска — без просвета, как осеннее ненастье. Там, за свежим забором, лежала ухоженная ее руками, но уже чужая земля. И с этим невыносимо было примириться.

Только в избе, засмотревшись на портрет Степана, оживала Анна Анисимовна. Теперь она каждый день ждала сына. Утром, поливая грядки, подолгу глядела на мелькающие за дальней лесополосой поезда. А вечером, после всех хлопот, включала репродуктор, затаив дыхание, слушала Москву. Будто и радио должно было известить ее о том, что Степан Герасимов едет в Марьяновку.

ГЛАВА 6

И вот погожим июньским утром, когда в избе с распахнутыми настежь окошками весело резвились солнечные зайчики, Степан появился на родном пороге — высокий, синеглазый, в белой рубашке, с перекинутым через руку гладким, без единой морщинки, пиджаком. В другой руке он держал желтый кожаный чемодан с блестящими застежками и двумя поперечными ремнями. Входя, успел нагнуть голову и благополучно миновал верхний брусок в коротком, не по его росту, дверном проеме.

— Примете гостя? — звонко, с улыбкой, спросил Степан, поставив чемодан у порога. — А ты, мама, как всегда, делами занята. Здравствуй!

Анна Анисимовна ойкнула и, как была — со сбившимися волосами, в пестром переднике, — уронив тряпку, которой мыла окна, кинулась к сыну.

— Сте-епка, сыно-очек! Ро-одненький!

Прижалась лицом к крепкому теплому плечу.

— Чё тилиграмму-то не давал? — пропела, посчастливев сразу. — На станции бы встретила. Уж ждала я, ждала, на все поезда глядела…

— Захотелось неожиданно приехать, — засмеялся Степан. — А то бы беспокоилась: варить, жарить бы стала. Уж я твой характер знаю.

— Думаешь, я не настряпала? Садись, садись к столу. Я мигом. Небось проголодался в дороге-то.

Анна Анисимовна засуетилась, забегала, то в кухню, то в сени, неся тарелки с вареной картошкой, огурцами солеными, румяными шанежками, холодцом, медом… Появились на столе перед Степаном горшок со сливками, бутылка «Столичной», купленной в станционном магазине специально к его приезду. Вскоре бодро запел и маленький электрический самовар.

— Ты, мама, совсем закормить меня собралась. Ну и я не с пустыми руками. Принимай гостинцы…

Степан отвязал от ручки чемодана сетку, вытащил нарядную бутылку коньяку с металлической пробкой и