— Ты чего разоралась? — уставился угрожающе. — Сама мироедка! Столько годов всей той горой, как кулачиха, владела. И правильно Соловаров огородище твой заставил урезать.

— Вона как! — наливаясь гневом, начала наступать на него Анна Анисимовна. — Значится, это ты подбил председателя, чтобы огород мой отымали? Подлюга ты, никто боле. Спервоначалу сруб у меня уволок, опосля землицы лишить надумал. А рази не сам подзуживал нас с Архипом на ту горку переселяться? Дак чё взъярился-то, житья мне не даешь?

— Мама, успокойся.

Степан заслонил спиной закипевшую гневом Анну Анисимовну, встал перед Зыряновым — на целую голову выше его.

— Прежде я многое не понимал. Мальчишкой был. А теперь начинаю догадываться. Ведь вы, Аристарх Петрович, согнали нас со старого места, чтобы присоединить к своей усадьбе наш прежний огород. И присоединили. Помню я и то, как вы приходили на пригорок после похорон отца, сочувствовали вроде бы, угощали меня конфетами и пряниками. Не с добрыми намерениями, оказывается, приходили. К срубу прицеливались, камень за пазухой держали. Зачем вы лицемерили, называя отца товарищем, другом? Вы тем камнем за пазухой и по нему ударили!..

Не выдержав пристального, будто углями обжигающего взгляда, Зырянов круто развернулся и понесся к амбарам, с силой печатая в дорожной пыли пятками подкованных хромовых сапог.

— Видал, какой лютый! — проговорила Анна Анисимовна, прижимаясь к плечу сына. — Разжирел, никого в Марьяновке не признает. Ежели бы ты не из столицы, и не в эдакой одежде с той вона дохтурской железкой, ни в жись он с тобой не поздоровался бы.

— Мама, как со срубом дело было, почему ты мне ничего не написала?

— Как? — Анна Анисимовна грустно вздохнула, махнула рукой. — Не хочется сынок, о том вспоминать, волдыри старые задевать, теперича уж не вернешь. Да господь с им, со срубом, живы будем — свежий поставим.

Потом, опустив глаза, сказала:

— Правду ты, Степа, Зырянову выложил, согнал он нас с ранешнего места. Послушались мы его с отцом твоим, нужда поганая заставила…

Спустя минуту, когда прошли лавку и бревенчатое здание почты, Анна Анисимовна глянула вправо и толкнула сына локтем:

— Узнаешь место-то?

Степан посмотрел на продолговатый огород с уклоном к Селиванке, на расплывшуюся перед ним домину с высокими окнами, широкими желтыми воротами, с крестообразной телевизионной антенной над шиферной крышей, ответил с некоторым недоумением в голосе:

— Да, наше прежнее место. Но ведь еще в прошлый мой приезд оно пустовало. Кто здесь терема такие воздвиг?

— Зырянова сын. Вона где сруб наш…

Не успела Анна Анисимовна это досказать, как из окна выглянул Тимофей Зырянов, такой же, как и отец, горбоносый, узколицый. Обтирая мохнатым полотенцем распаренный то ли после бани, то ли от чаепития лоб со слипшимися язычками темных волос, он недовольно посмотрел на Анну Анисимовну:

— Ты чего болтаешься здеся, старая, и каркаешь?

Осекся, замолчал, заметив Степана, стоявшего чуть поодаль, втянул голову в комнату. Но окно не прикрыл и глаз с улицы не спускал.

— Эх, Тимоша, Тимоша, — покачал головой Степан, приближаясь к окну. — Разве ж так встречают бывших соседей? Пригласил бы в свои хоромы, тем более, что они на нашем срубе воздвигнуты.

— Сруб за деньги куплен, — ощерился Тимофей. — Не пожалел бы тятя ее, ты бы в своей столице с голоду сдох.

— Удивительно, как не меняются люди! — сказал Степан, рассматривая лицо Тимофея. — Помню, как в шестом классе учительница физики Агния Ефимовна попросила Тимошу Зырянова рассказать о центре тяжести. А Тимоша уставился на картинку в учебнике и бубнит: «Два мужика тащат котел… два мужика тащат…» Агния Ефимовна к нему с вопросом: «Ну и где же тут центр тяжести?» Тимоша брякнул: «А в котле». Хохотала потом вся школа! Вижу, с тех пор Тимоша нисколько не поумнел.

— Чеши отсюдова, не то!..

Тимофей, перекосившись от злобы, зашарил рукой по подоконнику и схватил темный горшочек с цветами.

— Неужели кинешь? — насмешливо спросил Степан. — Не жалко будет? Все же вещь, денег стоит, вдруг разобьется?

— Ух-ходи! — заорал Тимофей, опрокинув горшочек на подоконник.

— Тима, с кем ты ругаешься? — из-за Тимофеевой спины выглянула Полина, жена его, круглолицая, с кудряшками над чистым белым лбом.

— Ой, Степан приехал! Здравствуй, Степан! — просияла Полина, торопливо поправляя кудряшки. — Чего под окном-то стоите, тетя Аня, заходите! Тима, чего не зовешь их? Самовар у меня не остыл…

— Не твое бабское дело! — Тимофей резко оттолкнул жену плечом и захлопнул обе створки окна.

— Прикусил язык-то! — торжествующе пропела Анна Анисимовна. — Не на слабенького да малограмотного нарвался, на всю жись запомнит… А Полинку жалко, душевная она, зря у Зыряновых приблудилась, зачахнет тама.

— Ее мать, тетя Дарья, кажется, на ферме дояркой работала?

— Точно, точно. Через нее Тимофей и старый Зырянов Полинку-то и сосватали. Дарья, видать, на богатство ихнее позарилась. А Полинка молоденькая, глупенькая вовсе была…

Анна Анисимовна блаженно плыла под руку с сыном по освещенной июньским солнцем улице и с великой отрадой размышляла: никто не устоит перед Степаном, никто! Глядела на него — рослого, белолицего, синеглазого — начинали тускнеть и лучшие в Марьяновке пятистенки, и телевизионные антенны над ними. Сравнивала сына с председателем Соловаровым. И выходило, что тот уступает Степану всем: и лицом, и костюмом, и речью… «Погоди ишо, побает мой сын с тобой», — мысленно пригрозила председателю.

Когда ступили на дощатый мост через Селиванку, Степан обрадованно сказал:

— А ведь можно покупаться, порыбачить. Не мелеет пока наша Селиванка.

Он оперся ладонями о низкие гладкие перила, долго смотрел на речку, усыпанную плотно прижавшимися к воде лепестками лилий. В самой воде, в прозрачной глубине, лениво шевелились невесть какой длины, спутавшиеся, будто хмель, водоросли. Вокруг них роями мельтешили мальки. Временами, развеивая их, серебристыми кинжальчиками высверкивала крупная рыба с красными плавниками.

— Как, мама, удочка моя, цела? — спросил Степан, обследовав взглядом двухметровую глубину речки.

— На повети лежит, — откликнулась Анна Анисимовна, тоже с интересом глядя на воду. — Рыбачь, коли в охотку. Поймаешь ерша али окуня, в сметанке зажарю.

Степан выпрямился, отошел от перил, увидел спускающуюся с пригорка незнакомку в цветастом халатике, босоножках, с развевающимися на ходу, высвеченными солнцем каштановыми прядками. На мосту она негромко поздоровалась, опустила голову и ускорила шаги. Наверное, смутила ее неожиданная встреча: походка стала неровной, спотыкающейся.

Анна Анисимовна, заметив, как пристально смотрит Степан вслед босоножкам, метнула плечами, будто вдруг тесно стало ей в васильковом платье, проговорила с плохо скрытой неприязнью:

— Учительша Анастасия Макарова, полюбовница председательская. Видать, на свиданье к нему за околицу пошла.

— А-а. — Степан отвернулся и о Насте больше не спрашивал.