А двухтысячных все стало иначе, — я больше любил именно эти времена.

Тут уже силой одной обойтись было невозможно, — появились расчетливые схемы, тут уже мозги и профессионализм стали нужны. Лазейки придумывать, обходные варианты, схемы такие, чтоб ни одна сука не просчитала, — вот на этом тогда начали воротиться миллионы. И, хоть и тут, естественно, без реальной силы с сотнями стволов за спиной было не обойтись, — а ей одной уже ни хрена на плаву оставаться не удавалось.

Так мы и скомпановались тогда, — сила Лютого, бешенство его дикое, — и я со своими кропотливыми схемами, до каждой черточки просчитанными. И ни разу еще такое сотрудничесво наше не дало сбоев.

А больше половины прежних, кто одной силой только брал — остались не у дел. Кто червей кормит, не сумевший вычислить подставу, а кого просто слили, еще и показательно, — тоже не кислый расчет, много тогда через это в политику прорвались.

Мы же с Даном сделали бизнес. Крутой, дерзкий, на грани фола, — но так взлетели, что остальные из тех, с кем когда-то рубились или начинали, остались ниже, чем лондонский асфальт для меня из этого окна.

А после… Отца моего грохнули, — да, тоже не последним человеком был, и я переехал сюда. Друг его меня приютил, принял, как родного в свое время.

И мы с Лютым решили осесть здесь. И тут взлетели, — здешние бизнесмены просто котята по сравнению с тем, что было у нас там. Работать легко и приятно, — и о методах наших, — разных, подковерных, никто не знает. Да и в России про нас уже забыли. Со всех сторон удобно. Думают, мы здесь обмякли и стали простыми английскими правильными пареньками. Вот, — шпана русская уже и в наш котел плюнуть решила. Думают, — не заметим или просто не полезем разобраться.

— Не все еще, — оба разворачиваемся к Демиду. — На заводах хрень какая-то происходит. Чертежи по трем яхтам, — уже утвержденные и отправленные в работу, — такие, что при всех раскладах они должны затонуть.

— Заказчики?

Демид пишет имена на бумаге, дает нам с Даном посмотреть и тут же рвет бумагу на клочки.

Старая, хорошая привычка, — даже несмотря на то, что у меня целый штат специальстов по тишине, — и каждый день все помещения проверяются на предмет прослушки, а осторожным все равно нужно быть. Всегда. Особенно, — сейчас, когда, кажется, реально хрень какая-то заваривается, — и вполне всерьез.

— А это уже — охренеть просто, какая подстава, Морок, — Лютый присвистывает.

Да, это уже хреново. Первые люди страны. Может, и не потонули бы, но на меня свалили бы покушение. Похоже, Дан таки прав. Меня не просто сливают, — а так, чтоб намертво и чтобы за бесценок все мое к рукам прибрать.

— Маниза остров, те заводы, — уточняет Демид.

— Значит, надо ехать, — салютую стаканом Дану. — Пора посетить любимую родину.

Интересно, — это кто у нас такой бессмертный, — нет, реально, — самому вот прям очень интересно, — и уже азарт прямо таки распирает грудь. Даже чувствую, как ноздри раздуваются в предвкушении, — да, за последние годы отвык я от бизнеса по-русски, — но это совсем не означает, что хоть на каплю изменился сам! И что не соскучился по этому отчаянному драйву. Хорошо, конечно, вот так, как здесь, — когда спокойно все и даже почти по закону. Но с кайфом ходить по лезвию русских битв, на котором я вырос и который давно уже въелся в кровь, выписывая на этом лезвии кульбиты, — ничего, блядь, просто не сравнится!

— Дан, ты здесь прикроешь?

— Какой вопрос? — пожимает плечами.

Вот странно, — люди, оказываются, меняются.

Дан, — даже по моим меркам, — слишком лютый, слишком бешенный, — здесь, в Лондоне совсем обжился. Нет, не то, чтобы не ломанулся б в пекло, как когда-то, — но сделает это только если припечет, если придется. Никакого драйва в нем это все не вызывает. Забурел. Его платформа сейчас — политика и подковерные интриги, а вот чтобы снова шашками махать… Нет, кажется ни за что не вернется в прошлое, — пусть даже и ненадолго. А вот мне — по кайфу.

— Ночью тогда вылетаю. У нас с Манизом же договор? — хм… Пора его освежить личной встречей, а не только телефонными беседами.

— Договор, Морок. Только ты знаешь, — там змеиное гнездо. При всех договорах ударят ножом в спину и не заметят. Там никому доверять нельзя.

— Я помню, Дан, — киваю, заложив руки за спину, а внутри уже клокочет предвкушение. Не люблю, когда на мое руку пытаются протянуть.

— Ты должен быть готов. Разговорами ничего и не решиться, может. Пострелять придется, — девяносто процентов из ста.

— Я готов, Дан, — киваю, и будто снова переношусь в лихое, сумасшедшее время. Не забылось оно, за все эти годы не забылось. Отвязное, безумное, дикое. Вроде — так далеко казалось, а нет, теперь понимаю, — не далеко и не давно, а совсем близко. Как сейчас перед глазами вижу. И бок, который когда-то ножом распортошили, снова гореть начинает. — Готов.

— Людей наших тебе подтяну. Пусть на остров тоже вылетают. Ну, — что ты снова брови свои вскидываешь? Думаешь — я шучу? Андрей, там может быть все, что угодно. Любая хрень.

Усмехаюсь. Дан думает, я совсем разнежился и ту самую хватку, без которой на Родине нашей горячо любимой — и часа не прожить, растерял. Нет, я прекрасно во все врубаюсь, брат. Только вот понимаю, — хоть я полчища людей за собой приведу, — а ни хера не поможет. Там в расклад нужно врубиться. И собственные карты правильно разыграть. Говорить нужно. Разобраться с кем воевать, а с кем и союз заключать. Никак иначе. Один там — ни хрена не воин, даже с армией.

— Может, лучше с тобой поехать? — Даниил все-таки осматривает меня с сомнением. Хм… Сказал бы ему…

— Здесь тоже кто-то должен остаться. Ударить могут по бизнесу, пока мы там вопросы будем решать. Может, для того и выманивают. Чтобы мы здесь все без присмотра оставили. Тут теперь каждый глаз как пять работать должен, Дан.

— Согласен, — помявшись, Дан таки кивает. — Пойду, пару звонков важных сделаю.

Даже не оборачиваюсь, когда за ним хлопает дверь.

Забытое, старое чувство, с которым когда-то прожил годы, которое ни на минуту не отпускало, — снова вернулось.

То самое осознание, — вот сейчас ты стоишь, и вискарь попиваешь. Городом, что под ногами раскинулся, любуешься. Жив, здоров и даже вполне доволен.

И в любую секунду тебя может просто не стать.

Или корчиться в каком-нибудь подвале, обливаясь и захлебываясь собственной кровью, будешь.

И потеряешь на хрен все.

Здесь забыл уже об этом, — давно забыл, давно не чувствовал. А там, — забывать нельзя. Расслабишься на минутку — и нет тебя.

Потому и живешь — как последний день.

И вкус виски охренительный, когда пьешь его, как в последний раз.

Да что виски — даже воздух по-другому пахнет.

Такой насыщенной жизнью, что голова кружится.