правонарушений только тогда, когда обвиняемый демонстрирует серьезные изъяны характера, что делает его непереносимым для немецкого Volksgemeinschaft. Например, если насилие доходит до садистских пыток, или в нем присутствуют сексуальные мотивы, или — здесь закон должен применяться беспощадно — если жертва принадлежит к германской нации или расе либо имеет гражданство союзного государства.

Суд СС и полиции здесь для того, чтобы поддерживать чистоту наших рядов, а не для того, чтобы защищать права [Rechtsgüter] вражеского народа. Выполнение этого принципа иногда представляет сложность для местного суда в делах первого рода; например, совсем недавно в Дебице эсэсовцы буквально затоптали еврея насмерть без всякой на то причины. После этого инцидента обвиняемых перевели в Берлин, соответственно, они выбыли из-под юрисдикции местного суда, и Главное [судебное] управление [СС] информировало нас о том, что мы должны прекратить рассмотрение этого дела.

Ввиду этой ситуации, я думаю, неразумно делать исключение для дела бывшего гауптмана Пауля Клеезаттеля. Хотя Клеезаттель, возможно, и допустил серьезную ошибку, не следует забывать, что в то время, когда он совершал правонарушения (в сентябре 1941 года), положение в Галиции было крайне сложным. Как известно, после того как попытка создания украинского национального государства не удалась, население проявило даже больше упрямства, чем поляки. Перестрелки, акты саботажа и сопротивление стали повсеместным явлением. В такой ситуации войска чувствуют опасность, что способствует эксцессам, таким, как в данном случае. С государственной точки зрения мне представляется неоднозначным вопрос, могут ли в такой переходный период меры террора, даже если в данном случае они явно были произвольными, оказаться в конечном итоге политически оправданными. Как бы то ни было, возбуждение по ним уголовного дела мне кажется неразумным. Слишком велика опасность того, что наши войска будут этим дезориентированы.

Судя по curriculum vitae обвиняемого […], речь, в конечном счете, идет об офицере, который хорошо проявил себя в ходе [Первой] мировой войны и до настоящего времени отличался безупречным поведением. Учитывая нынешнюю военную обстановку и ситуацию на Востоке, я считаю, что достаточным наказанием для гауптмана Клеезаттеля будет увольнение из полиции.

Прошу согласия на то, чтобы отложить разбирательство до конца войны, и рекомендую дать этому ветерану возможность проявить себя на фронте.

Судебная система СС применяет закон, пишет Морген, «только тогда, когда обвиняемый демонстрирует серьезные изъяны характера, что делает его непереносимым для немецкого Volksgemeinschaft» — как раз на этом основывается уголовное преследование за намерения. В соответствии с этим стандартом, пишет Морген, Клеезаттель имеет право на снисхождение, поскольку до сих пор его поведение — Lebensführung, по выражению Мецгера, — было безупречным. В его проступке, утверждает Морген, не присутствовало садистских или сексуальных мотивов, но прослеживалась вполне закономерная реакция на обстоятельства: царившее в Галиции беззаконие, необходимость поддерживать немецкое господство, различия между немцами и представителями других рас и национальностей, «умонастроения» в войсках, согласно которым местное население должно было быть уничтожено, чтобы освободить место для немецких иммигрантов. Поскольку эти мотивы не указывают на изъяны характера, говорит Морген, действия Клеезаттеля следует рассматривать не как преступление, но скорее как ошибку, за которую он должен быть уволен из полиции.

Многие послевоенные теоретики полагали, будто опыт Третьего рейха научил нас тому, что надо устанавливать более тесную связь между правом и моралью. В частности, такую точку зрения можно найти в правовой концепции Рональда Дворкина. Согласно Дворкину, вынесение судебного решения зависит не только от норм закона, но также от общих принципов, выведенных из моральных соображений и основанных на этих соображениях[160]. Когда законы не позволяют четко решить дело, судья должен вынести свой вердикт в свете принципов, которые предоставляют наилучшее моральное обоснование для соответствующих прецедентов, законов и правил. Дворкин считал, что этот метод вынесения судебного решения должен привести судью к игнорированию существующего свода законов, поскольку никакие нормы морали не могут его оправдать. Поэтому судья должен руководствоваться только моралью.

Но, как мы видели, в своей судебной практике Морген едва ли отделял право от морали. Напротив, его практика демонстрирует, как нацистская юриспруденция стерла различия между правом и моралью. В конце концов, именно нацистскому статс-секретарю юстиции принадлежат слова: «Не может быть разрыва между правовым императивом и этическим императивом»[161]. Конечно, послевоенные теоретики, которые доказывают, что право основывается на морали, предполагают, что действующее представление о морали будет правильным. Например, в теории Дворкина присутствует неявное предположение, что судьи знают, что такое истинная мораль. Однако в правовой системе Третьего рейха считалось, что истинная мораль происходит из «здравого национального сознания», и как раз эту «национальную» мораль соединили с правом.

6. Расовый вопрос

Когда Морген в своей докладной говорит об эсэсовских офицерах в Дембице, которые «недавно буквально затоптали еврея насмерть без всякой на то причины», он тем самым поднимает расовый вопрос. Морген утверждает, что эти офицеры подлежат преследованию, но только «чтобы поддерживать чистоту наших рядов, а не для того, чтобы защищать права вражеского народа». Иными словами, убийц еврея следует наказать, но не за то, что они отняли чужую жизнь, а за осквернение рядов СС.

Такие рассуждения будут появляться и в дальнейших докладах Моргена начальству, но уже не в столь резких выражениях, как здесь. Борьба с преступностью ради защиты эсэсовских добродетелей — то, чем Морген занимается постоянно, но пренебрежение правами «вражеского народа» ему несвойственно. Прежде чем расстаться с этой докладной, мы должны внимательно изучить ее с точки зрения расового вопроса.

Во-первых, почему Морген говорит о распространенных в войсках «умонастроениях», согласно которым местное население должно быть искоренено? Он должен был знать, что в то время евреев уже уничтожали в огромных количествах. Когда в январе 1941 г. Морген прибыл в Краков, в генерал-губернаторстве уже происходили массовые расстрелы. Фегеляйн тем летом, находясь в поле зрения Моргена, принимал участие в «зачистке» Припятских болот в Советском Союзе, где его кавалерийский полк уничтожил 14 000 евреев[162]. По свидетельству Вальтера Функа, который сидел в тюрьме Шпандау вместе с Альбертом Шпеером, тот сказал о Фегеляйне: «Где проходит Фегеляйн, там не остается ни деревень, ни людей, ни вообще жизни»[163]. В феврале 1942 г., которым датирована докладная Моргена, газовые камеры в Белжеце уже были готовы, а эшелоны с евреями из Галиции начали прибывать в марте[164]. Существовали и планы, разработанные учеными-демографами, по депопуляции этого региона ради освобождения пространства для модернизированной германской экономики[165].

И все же, если бы Морген знал о планах истребления местных жителей для того, чтобы дать дорогу немецким