— Что это? — спрашиваю я.

— Это знак, защищающий от тёмных сил…

Сергей смотрит на рисунок. Потом поднимает глаза на меня.

— Отец сказал, что это означает: уйди от волос моих, уйди от костей моих, от мяса моего, из снов моих, уйди от души моей… кажется так…

Он снова смотрит в лист бумаги:

— Отец сказал, что этот знак, после того как его похоронят, поможет ему Там… сделает невидимым для тёмных сил… поможет ему попасть на небеса…

Молчание. Обоюдоострое. Я держу лист бумаги в руке. Я уже догадываюсь, но всё равно спрашиваю:

— А я тут причём?

И когда выслушиваю ответ, говорю:

— Нет.

Я не буду делать татуировку на груди умершего.

— Почему? — спрашивает Сергей.

Много причин. Если об этом узнают — моей карьере в этом городе скорее всего конец. Кто захочет, чтобы ему били тату машинкой, которой татуировали мертвеца? Кроме того, я никогда этого не делал. Я не знаю, как поведёт себя кожа покойника под моей иглой. И ещё — я не могу находиться в морге. Физически. Я там был один раз, и мне не понравилось. Я не патологоанатом. Я — татуировщик. А самое главное: это же бить! татуировку! мертвецу! Здесь никому этот факт не кажется, мягко говоря, необычным?!

— Поймите… Я обещал отцу… Это его последняя просьба…

Понимаю. Но не буду.

— Если дело в деньгах… то я заплачу… — говорит Сергей.

Я молчу. Я думаю, что сейчас возьму пару пива и поеду домой. И вообще, в отпуск пора.

— Вы скажите, сколько… Я хорошо зарабатываю… — говорит он.

Башка гудит в тон кондиционеру. Член ноет. Царапины на спине горят. И синяк на заднице — там, где Окси оставила след своих зубов. И просто для того, чтобы он заткнулся и свалил, я говорю:

— Полторы штуки европейских денег.

Он замолкает.

— Наличными, — говорю я и жду, когда он уйдёт.

Но он не уходит. Он достаёт бумажник, отсчитывает пятнадцать купюр и подвигает эту кучку ко мне. Он говорит:

— Вы не могли бы поехать прямо сейчас?

Полторы штуки. За два часа работы.

Мне сказать ему, что я пошутил?

А я пошутил? Когда?!

И вот он я. Стою на ступеньках морга и, оттягивая момент, курю. И сигарета моя заканчивается. Я выбрасываю окурок в урну. Я жму на прощание руку спасателю, которого зовут Данил, и он уходит. Он свою миссию выполнил. А мне моя только предстоит. Я делаю шаг в здание. Плюс 43 в тени. Вы представляете, как там пахнет? В провинциальном морге, где не хватает холодильников? Ни хера вы не представляете.

Я завязываю бандану на своём лице, закрывая нос и отверстие для принятия пищи. Я натягиваю перчатки, расстилаю газету на столе и раскладываю на ней своё оборудование. Санитар в белом халате, толкая перед собой каталку, привозит моего клиента и откидывает простыню.

Мля!!! Шиздец!!! Ему что — только закончили делать вскрытие???

Я чувствую, как утренняя яичница пытается выбраться наружу, и закрываю глаза. Когда я открываю их, то вижу весь персонал морга столпившийся вокруг.

Им интересно. Они такого ещё никогда не видели. Я тоже не видел. Но мне неинтересно. Это моя работа.

И поэтому я, борясь с тошнотой и стараясь не касаться грубых швов на груди трупа, намыливаю плоть усопшего. Раз.

Стараясь дышать ртом и споласкивая одноразовый станок в тазике с тёплой водой, сбриваю волоски, освобождая место на мёртвой коже. Два.

Санитар по моей просьбе промокает мой лоб бумажной салфеткой, и я перевожу заготовленный рисунок туда, где ему положено быть согласно выбору клиента. Три.

Я вставляю новую иглу в свой Micki Sharpz и пробую, крепко ли она держится. Я обмакиваю конец её в контейнер с чёрной краской: люди в белых халатах внимательно следят за моими манипуляциями. Им интересно.

Это эксклюзив.

Это, мля, такой сука-падла эксклюзив, который они ещё никогда не видели.

— Закройте ему лицо, что ли… — глухо говорю я сквозь бандану.

Я управился за полтора часа. С двумя перекурами и одним походом в туалет: яичница всё-таки не усидела в желудке.

По дороге домой я выкинул в мусорный контейнер за моргом использованные иглы, перчатки и бандану.

Я пролежал час в горячей ванне и не брал трубку, когда звонил мой мобильник.

Всё. Пора в отпуск.

14 января

Мне ненравиться ходить на похороны. Не потомучто я боюсь мертвицов, а потомучто неприятно. Сначало в комнате стоит гроб с пакойником, потом его увозят на кладбище и закапуют, а потом в этой комнате, где стоял гроб, все едят и пьют. Вот это мне неприятно. А Миха Слон сказал, что в ту еду, которую едят на поминках, подлаживают сопли мертвица, толко никто обэтом не знает. И типерь я вобще не хажу на поминки и похороны. Вчера хоронили бабу Лиду из нашего дома, у каторой дочка Нюра недоразвитая, а я на похороны не пашол, хорошо, что мама не заставляла. Мы с Михой Сланом пашли за сараи курить сигареты, которые он стыбрил у своево бати. А там была Нюра, она ела снег. Миха сказал ей, что жёлтый снег вкуснее, потомучто его мало. А эта недоразвитая стала есть снег оттуда, где Михина собака нассала. Мы стали смеятся, но тут пришла тётя Зоя и сказала Нюре, что нужно попрощаться с мамой Лидой, а мне сказала, что раскажит моей маме, что я курю. И эта дура, тётя Зоя, всё рассказала, потомучто вечером мой батя сказал, что мопед мне типерь налето не купят. Стукачка. Надо ей какоенибудь западло зделать. Блин, так хотел мопед! Типерь сам буду деньги копить, может, до лета накоплю.

16 февраля

Унас позавчера вместо классного часа ели торт с чаем, а патом была дискотека, потомучто был день святого Валинтина. Я подарил валинтинку Светке Мухортовой, а мне валинтинку подарила Ленка Герасимова и ещё одну Сидихина. Блин, они самые раклюжные в нашем классе, но зато дают списывать. Но зато, когда была дискотека, Светка Мухортова со мной один мидляк станцивала. Она лудше всех танцует и вабще самая красивая в классе. Жалко только один раз со мной танцевала, но зато она близко разрешает танцивать, и я даже пачуствовал её дойки чериз свитер. У неё вабще самые большие дойки и она даже носит лифчик, а больше из наших баб никто ещё не носит. А Нюра недоразвитая с нашего дома тоже лифчик не носит, хотя она старее моей мамы и дойки у неё бальшие. Я тем летом видал и даже трогал. Мы с Михой Сланом дали Нюре стреказу на нитке, а за это сказали показать сиськи. Она сначало не хотела, а потом показала и патрогать разрешила. У неё дойки упругие мне понравилось. Миха сказал, что у неё клёвые дойки, потомучто Нюра не рожала, да и кто эту недоразвитую замуж возьмёт, а у тех кто родил дитей сиськи, как уши спаниеля. Я сказал, что у моей мамы не абвисают, как уши спаниеля, хатя она и родила меня. А Миха сказал, что это потомучто у моей мамы обвисать нечему и она плоская, как доска, и я дал ему за это в глаз и пояйцам. Но потом он извенился и мы помирились, темболее у него есть мопед и он мой друг. Блин, вэто лето надо себе тоже мопед. Я деньги коплю, но пока ещё мало накопил. Ладно, пойду спать, итак уже много написал.