Вряд ли такая Тётя сама это осознаёт, но она владеет пусть примитивными, но реально работающими приёмами эмоционального шантажа. Это позволяет ей втянуть в беседу всех, кто попадается на глаза. Способы защиты:

а) включить внутренние фильтры и уйти в медитацию;

б) включить музыку на полную громкость и скрыться за наушниками: Truth! Tell me the Truth! The Truth MOTHERFUCKER!!!

Не важен процент Правды в потоке информации, которую Тетя Радио выдаёт в эфир. Это никого не интересует. В поездах люди могут говорить всё что угодно. Кому придёт в голову проверять друг друга на детекторе лжи? Она может рассказывать о себе полный unreal, а все будут понимающе кивать головой. Она может рассказывать. Он может. Ты можешь. Почему не могу я? Могу. Ещё как могу.

Я в отпуске. Я проплатил аренду салона на два месяца вперёд. Я съехал со своей квартиры и перетащил все вещи на новую: в другой конец города. Мобильник мой звонит с периодичностью в десять минут. Я не поднимаю трубку.

Я прошёлся бритвой по лицу и убрал свой кибер-панк на башке под ноль. Я пошёл в банк и снял сейф на своё имя, в который положил всё своё оборудование и небольшой пакет из плотной бумаги.

Молодой клерк, чьё фото красовалось на стенде «лучший работник месяца», заполнил необходимые бумаги, заверил в надёжности охраны, конфиденциальности и объяснил, как пользоваться моим собственным сейфом.

— Вам всё понятно, Александр Борисович? — спросил он меня.

— Конечно, Пётр. Спасибо, — ответил я, пожимая его наманикюренную руку.

Как могла сложиться моя жизнь, назови меня родители Сашей? Не знаю. Спустя двадцать девять лет я сделал это сам. Я Александр Борисович Мишин. Я Сашка. Шурдос. Шурмапед. В моём личном сейфе, рядом с машинкой Micky Sharpz, иглами и краской, в плотном бумажном пакете — паспорт, военный билет и свидетельство о рождении другого меня. Того, который мучился в школе, представляя, как его дети станут носить отчество Артёмович.

Спокойно, Ракета Артёмовна. Я спасу тебя.

Как это? Сменить имя? Стать другим человеком?

Не навсегда, конечно. Просто попробовать. Не долго. Месяц? Два?

Такой по-своему экстремальный вид спорта. Которым я займусь в этом отпуске.

— Ну чё, Саня? — говорю я себе, выйдя из банка. — Поехали на вокзал?

В поезде мобильник вибрирует, издавая сигналы SOS. Новое текстовое сообщение.

Nu papulya! Nu chego tbI morozishsya: (

Voz'mi trubku. Nu pozhaluista, Pa: (

— читаю я на экране, отключаю питание телефона и прячу трубу на самое дно рюкзака. Всё. Папа занят. Ему некогда. Он умер.

В симферопольском плацкарте Тётя Радио по имени Валя говорит, что едет на свадьбу племянницы. Она всовывает всем в зубы пирожки с картошкой и, пока попутчики жуют, овладевает вниманием слушателей. Она только входит во вкус, тестируя новые уши на приём, и тут вступаю я. В отместку за то, что согнала меня с нижней полки, я рассказываю, что еду со свадьбы своего брата.

Тётя Радио говорит, невесту приедут забирать на двух лимузинах: в чёрном жених поедет в ЗАГС, а в белом её племянница-невеста. Праздновать будут в самом дорогом ресторане, а цветов одних только на две тыщи накупили…

Я говорю: а мой брат Дима за своей невестой Маринкой на самолёте прилетел. Нанял «кукурузник» на ближайшем аэродроме, залез туда со своими друзьями и прыгнул с парашютом. Прямо во двор к ней приземлился с букетом. А в ЗАГС они поехали на золочёной карете, запряжённой шестёркой белых лошадей. А с самолёта по сигналу сбросили лепестки пяти тысяч белых роз.

Тётю Радио никто не слушает. Все, открыв рот, слушают меня. И мне это нравится.

В Симферополе я сразу же покупаю билет до Воронежа. И уже через пару часов уступаю своё место Тёте Радио, которую зовут Светлана. Она раздаёт всем пирожки с рисом, говорит, что едет на похороны сестры, и тут вступаю я.

Я рассказываю, что ехал на свадьбу, а возвращаюсь с похорон. С двойных похорон. Мой брат Димка решил удивить всех и приземлиться прямо во двор невесты на парашюте. Он нанял «кукурузник» на ближайшем аэродроме и прыгнул над посёлком, где в доме родителей ждала, одетая в подвенечное платье, его красавица невеста Марина. Но парашют Димкин не раскрылся. Он упал через две хаты от запланированного места посадки.

Я говорю, что от него мало что осталось.

Я чувствую комок в горле и рассказываю о том, что Марина повесилась в тот же вечер. Чуть не рыдая, я говорю, что их обоих похоронили в свадебных одеждах, на холме за деревней, и сквозь слёзы вижу потрясённые лица попутчиков. Тётя Радио, прикрыв рот рукой, плачет на моей нижней полке. Проводник отказывается взять с меня деньги за постельное бельё и до Воронежа носит мне чай бесплатно.

И мне это нравится.

Свадьбы и похороны. Похороны и свадьбы.

Я меняю поезд за поездом. И меняю истории. Меняются слушающие меня люди. И я меняю маски.

Из Воронежа я ехал вдумчивым интеллектуалом. Молодым профессором философии, увлекающимся современной английской литературой. Нацепив на нос очки, я говорил: аутодидактический арт-терроризм. Я говорил: постмодернизм. Я говорил: макабрический пир духа, и две симпатичные студентки, будущие педагоги, слушали меня, широко раскрыв глаза и уши. Они называли меня Александр Борисович и жарко прижимались в душном тамбуре, куда я выходил покурить.

Профессор Александр Борисович. Такой же фальшивый, как и его стильные очки: вместо линз вставлено обычное стекло. Но студентки не могли этого знать и разрешали трогать их за попы.

И мне это нравилось.

В ночном вагоне, пока за окнами проносятся редкие фонари, а большинство пассажиров спят, бритый, как и я, под ноль, крендель с железными зубами рассказывает мне, что только что откинулся. То есть вышел из зоны. И я говорю ему, что моего братана Димку замели за гоп-стоп, суки, менты и отмудохали так, что он ссыт кровью.

Он рассматривает мои тату, и я говорю, что их сделал мой брат. «Ништяк мастюхи» — узнаю я — такой кольщик, как мой братан, на зоне не пропадёт. Он верит мне. И как бы там ни было, мне это нравится.

Поезда мчатся с Севера на Юг. С Запада на Восток. И обратно.

Гудят локомотивы. Стучат колёса. Плачут дети. Пассажиры говорят друг с другом, ругаются с проводником и распространяют вокруг запахи пота и еды. Каталы ищут лохов в плацкартах и купе. Перекупщики везут чёрную икру подальше от Каспия, и с каждым километром она становится дороже.

И я. Перемещаю себя из пункта А в пункт Б. Из пункта Б в пункт В. И так далее.

Я меняю поезда — и меняю истории.

Я меняю слушателей — и меняю маски.

Главное, не столкнуться с кем-то из предыдущего вагона. Иначе придётся повторять историю сначала. А я иногда такого наговорю про своего мифического брата Димку, что всего в башке не удержишь. Мне даже немного его жалко, этого Димку. Я, как жрец Вуду, заставляю его слепнуть, жениться, терять ноги под трамваем и разбиваться на мотоцикле. Он, то становится офицером, погибшим в Афгане, то тонет в Чёрном море, оставив детей сиротами.