На следующий день у нашей грузовой повозки отвалилось колесо, да благословит его Господь, так что доставить купленные товары из Чичестера возчики не смогли. Мама занервничала; она рассчитывала сразу же посадить меня за работу – подшивать занавески, – но была вынуждена ждать. Я понимала, что завтра почти наверняка не смогу выйти из дома и буду вынуждена трудиться над проклятыми драконами, купленными для Гарри, но сегодня я была полностью свободна, и этот день был словно неожиданное спасение от смертного приговора. Я быстренько переоделась, сменив утреннее платье на новую зеленую амазонку – ее только на этой неделе доставили от портного, – закрутила волосы в узел и аккуратно убрала их под прелестную зеленую шляпку для верховой езды. Потом я вскочила на свою милую Беллу и помчалась легким галопом по подъездной аллее, по каменному мосту над рекой, затем направо, по лесной тропе, что тянулась вдоль берега реки.

Фенни вздулась после весенних дождей; вода в ней казалась коричневой и кипела, как суп в кастрюле. Ее бурные водовороты и плещущие в берег волны как нельзя лучше соответствовали моему настроению; я ехала и улыбалась. Буки уже покрылись молодой листвой, их кроны у меня над головой были словно окутаны легкой зеленой дымкой; в прошлогодней опавшей листве прорастали новые побеги, одновременно и хрупкие, и восхитительно сильные. Казалось, каждая птица в лесу зовет, зовет своего партнера. Мир Широкого Дола был полон жизни, весеннего настроения и любви, и я тоже была одета в зеленое, как сама жизнь.

Ральф сидел у реки с удочкой, прислонившись спиной к упавшей сосне. Он поднял голову, заслышав топот копыт моей Беллы, и улыбнулся, но ни малейшего удивления не выказал. Мне он в эту минуту показался столь же неотъемлемой частью моего любимого Широкого Дола, как и эти деревья. Мы не договаривались об этой встрече заранее, но она была столь же естественной, как пение птиц; просто мы оба захотели – вот и встретились, и это было совершенно нормально. Ральф притягивал меня к себе столь же уверенно и сильно, как вода под землей притягивает раздвоенный конец ивового прутика, указывая лозоходам, где нужно копать колодец.

Я привязала Беллу к кусту бузины, и она кивнула мне, словно понимая, что мы с ней пробудем здесь весь день. Шурша опавшей листвой, я подошла к Ральфу и остановилась перед ним, выжидая.

Он улыбнулся, глядя на меня и щурясь из-за ослепительно яркого неба, сиявшего у меня за спиной.

– Я скучал по тебе, – неожиданно признался он, и сердце мое подскочило, словно я полетела кувырком с одного из огромных отцовских гунтеров.

– Я не могла выбраться из дома, – сказала я. Руки свои я спрятала за спину, чтобы он не смог увидеть, как они дрожат, но тут – Господи, как это было нелепо! – глаза мои вдруг наполнились слезами, а губы запрыгали, как у маленькой. Я, конечно, могла спрятать руки за спиной, и уж, конечно, никто бы не догадался, что под мягким бархатом зеленой амазонки колени мои подгибаются от внезапной слабости, но лицо мое оказалось совершенно незащищенным; меня словно застигли во время сна или в минуту постыдного страха. Я осторожно, из-под ресниц, глянула на Ральфа, перехватила его взгляд, устремленный на меня, и в одно мгновение успела заметить, что и с него слетела вся самоуверенность. Ральф тоже был напряжен, как петля силка, в который попалась добыча. Я видела, как быстро-быстро он дышит, словно очень долго бежал. Удивленная этим, я шагнула вперед и протянула к нему руку, желая коснуться его густой черной шевелюры, но он каким-то быстрым, непредсказуемым движением перехватил мою руку и потянул меня вниз, на себя. Потом обеими руками с силой схватил меня за плечи и посмотрел мне в лицо своими сверкающими глазами, словно его раздирали два одинаково страстных желания: убить и любить. У меня же в голове не было ни одной мысли. Я просто смотрела на него во все глаза, словно более всего изголодалась именно по этой возможности – видеть его.

Затем то опасное, даже слегка свирепое выражение растаяло у него на лице, и он улыбнулся мне чудесной, теплой, как летний день, улыбкой.

– О, Беатрис… – с нежностью сказал он, и руки его соскользнули с моих плеч на талию, плотно обхваченную узким бархатным жакетом. Притянув меня к себе, он стал целовать меня в губы, в глаза, в шею. Потом мы сели рядышком на берегу, и Ральф одной рукой обнимал меня, а я, положив голову ему на плечо, смотрела на реку и на поплавок из сосновой шишки.

Мы почти не разговаривали – мы все-таки оба были детьми деревенскими. Когда, наконец, поплавок дернулся и подскочил, Ральф стал осторожно вытягивать лесу, а я подставила его шапку, и мы вместе вытащили пойманную рыбу так ловко и уверенно, как в годы нашего детства. Сухие листья, папоротник и охапка хвороста послужили пищей для маленького костра, который мы разожгли под деревьями на берегу реки; Ральф почистил форель и надел ее на прутик, а я пока подкармливала наш костерок. Я почти ничего не ела в последние три дня, а чуть подгоревшая шкурка форели была такой соленой и вкусной! Впрочем, внутри рыба оказалась наполовину сырой, но кто станет заботиться о подобных вещах? Особенно если форель ты поймал сам в своей собственной речке и поджарил ее на костре из собранных тобою веток? Когда мы поели, я тщательно вымыла руки, прополоскала рот и даже попила немного прямо из нашей быстрой речки. Затем я снова села, привалившись спиной к стволу упавшего дерева, и Ральф обнял меня.

Юные девушки из «благородных» семей обычно очень боятся тяжелых родов и болезненных месячных, не говоря уж о такой «страшной» вещи, как потеря девственности. Не сказав прямо и честно ни одного слова обо всех этих вещах, моя мать постаралась внушить мне, что основная обязанность жены – это зачать, выносить и родить наследника, но при этом весьма прозрачно намекнула, что этому предшествует нечто весьма неприятное. Возможно, с ее точки зрения, именно так и было. Возможно, первая брачная ночь – в огромной фамильной кровати с мужчиной, выбранным или даже навязанным тебе родителями, которые сразу четко определили поставленную перед тобой задачу, – это действительно весьма болезненное оскорбление и твоему телу, и тем более твоей душе. Но вот что я знаю наверняка: когда впервые ложишься с парнем, которого выбрала сама, и делаешь это по собственной воле, чувствуя себя совершенно свободной, а над тобой в это время шумят деревья Широкого Дола и высится небо Широкого Дола, тебя охватывает такое чувство, словно ты – часть древней магии этой земли, и в твоих ушах эхом отдается биение ее огромного сердца.

Мы катались по земле, сплетясь юными телами, точно детеныши выдры, столь же неопытные и столь же грациозные, охваченные некими новыми, невыразимыми, неожиданными ощущениями, которые все усиливались, пока я, достигнув наивысшей точки наслаждения, не уткнулась Ральфу в плечо, задыхаясь и плача, а он не воскликнул изумленно и восхищенно: «О господи!»

А потом мы лежали молча, и тела наши были по-прежнему крепко переплетены, точно руки в рукопожатии. Так, прижавшись друг к другу, мы и уснули, как дети – да мы, собственно, и были еще детьми.

Проснулись мы замерзшими, всклокоченными и сразу почувствовали себя крайне неловко. У меня вся спина была в красных отметинах от травы, мелких веточек и листьев, а Ральф до крови ободрал себе лоб, несколько раз боднув грубую кору упавшего дерева. Мы поспешно натянули на себя одежду и снова обнялись, чтобы хоть немного согреться; вокруг уже сгущались легкие весенние сумерки, делая длиннее и темнее тени от кустов и деревьев. Затем Ральф, подставив сложенные «лодочкой» руки, подсадил меня в седло, мы обменялись еще одним безмолвным теплым взглядом, и я, развернув лошадь, рысцой поехала к дому, мечтая о горячей ванне и сытном обеде. Я чувствовала себя богиней.