Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Речь зашла о том, что она любила больше всего.
О ней самой.
Она знала, что здесь она звезда. В этом мире посредственностей. Секретарш. Банковских служащих. Рекламщиков. Она единственная занималась творческой работой. Могла придумать сюжет. И все смотрели ей в рот.
«Главный герой — музыкант из Туниса, он играет на уде, старинном арабском инструменте. Это история его постепенного отчуждения от своей родины, от матери и его приезда в Европу, куда он пробует принести свою музыку, сотканную из песка, безмолвия и горячего ветра пустыни. Он влюбляется в европейку. Потом, уже стариком, он возвращается домой, в Тунис, чтобы примириться со своим миром…»
Она говорила о замысле нового романа. Парень, с которым она только что познакомилась, сидел рядом и слушал, но ей никак не удавалось сосредоточиться и изложить историю так, как бы ей хотелось, — Энцо не отрываясь глядел на нее, нервничал, делал ей знаки, которые сбивали ее.
Какого черта ему надо?
Она прервала рассказ и фыркнула разъяренно:
«Энцо, в чем дело? Чего тебе надо? Не видишь, что я разговариваю?»
«Ничего… мне надо с тобой поговорить… это важно», — сказал он вполголоса, склонившись над столом, с загадочным видом.
«Позже! Подожди минуточку! Разве не видишь — я рассказываю этому молодому человеку о моем романе. Что у тебя там такого важного?»
Мастифу не составило труда войти в корпус «Понца».
Входная дверь была выбита.
«Заходи! Вперед! Все наверх!» — заорал он шумной толпе, следовавшей за ним.
Ему бы только бороду — и вот вам Моисей, ведущий евреев в Палестину.
Адвокат Ринальди никогда еще не чувствовал себя таким жалким выродком, как в этот новогодний вечер.
И всем этим он был обязан Сукии, унизившей его.
«Да, только я — твой горшок. Я твой горшок, и ты, госпожа, можешь какать в него, когда тебе хочется и нравится», — говорил он, трепыхаясь, как свежевыловленная рыба.
Из своего положения, прикованный наручниками к столу, он мог видеть зад и ноги своей госпожи. Животом он ощущал теплую тяжесть экскрементов и от возбуждения стал биться головой о жесткий стол.
«Еще! Еще!» — радостно завопил он, и в этот момент ему показалось, что в комнате есть кто-то еще. Что кто-то вошел.
Он посмотрел в сторону двери и увидел нечто совершенно невероятное.
Там были трое.
В смокингах.
Они стояли у двери и смотрели на него. У одного в руках был его факс, у другого, покрупнее, с жирным пятном на рубашке, портативный ксерокс «Оливетти» под мышкой, а третий держал копию «Мыслителя» Родена, купленную в Париже во время свадебного путешествия.
Войдя в эту комнату, они увидели нечто абсурдное.
Голого прикованного наручниками к письменному столу мужчину и молодую женщину сверху. Та испражнялась на него. А тип в наручниках вопил: «Еще! Еще!»
И все трое замерли с открытыми ртами, не зная, что делать и что думать.
Оцепенение первой нарушила молодая женщина. Одним кошачьим прыжком она спустилась со стола и в две секунды оделась.
«Добрый вечер, господа, вы кто такие?» — спросила она, застегивая последние пуговицы на кофте.
«Мы… кто мы?» — пробормотал Навозник, оглядываясь.
«Вы! Вы трое! Вы кто такие?»
«Мы… мы…»
«Воры. Так?»
Все трое кивнули головами.
«Воры! О господи, воры!» — заорал прикованный к столу.
«Молчать!» — рявкнула на него девушка, и тот мгновенно перестал орать и тихонько захныкал.
«А вы кто?» — спросил растерянный Навозник.
«Меня зовут Сукия, а этот, привязанный к столу, — адвокат Ринальди! Итак, господа, я думаю, что вы зашли сюда не затем, чтобы приятно провести новогоднюю ночь, а затем, чтобы обворовать квартиру, так?»
«Так», — хором ответили Навозник, Рыло и Серьга.
«Ладно. Это меня не волнует. Я заберу те деньги, которые мне причитаются, и уйду. А вы делайте свое дело…»
Сукия достала из синего адвокатского пиджака бумажник, вытащила оттуда пачку банкнот. Положила ее в свой портфель, а потом достала три визитки и протянула троим.
«Если захотите чего-нибудь особенного, погорячее, звоните. Там и номер мобильного. До свидания, господа… и с Новым годом», — и она направилась прямо к двери, тогда как адвокат захныкал громче.
«Но зачем вы на него накакали?» — спросил ее Навозник с визиткой в руке и ксероксом под мышкой.
Девушка остановилась, улыбнулась и ответила с поразительнейшей простотой: «Ему нравится».
А затем испарилась.
«Короче, ты понял? Новый год — он у нас внутри. Не снаружи. Это чертов экзамен, от которого не отвертеться, он везде достанет. Он сильнее. Никаких отмазок. Он тебя прижмет. И добьет. Ты можешь делать что угодно. Можешь отправиться на индонезийский атолл, в непальский монастырь, на безумную вечеринку… ничего не попишешь, вечером в какой-то момент спрашиваешь себя: ну, и что ты делал целый год? А в новом году что делать будешь? Что-нибудь изменишь? Нет, правда, изменишь? Оглядываешься вокруг и видишь народ, который празднует, веселится, хватает тебя за руки. И говорит тебе, как тебя любят. И лезет целоваться. В прошлом году на каком-то маскараде я вдруг очутился между двух толстух, которые меня тискали, как лучшего друга, и целовали меня, желая счастливого Нового года. Тьфу! Но кто вас знает? А теперь гляди сюда — никого нет. Только я и ты, слава богу. Красота! Никто не мешает, никто…» — вещал Рыбий Скелет с косяком в зубах, уставившись в потолок мутными глазами, когда стук в дверь прервал его монолог.
Он поднял свою голову ленивца.
«О, о! Стучат!» — сказал он и затряс за руку Кристиана, который вовсю дрых.
«Да! Кто тут? Что такое?» — пробормотал Кристиан.
«Стучат! Кто это может быть?» — спросил Рыбий Скелет обеспокоенно.
«А кого бы ты хотел? Мать моя! Потуши ты этот косяк!» — фыркнул Кристиан и поднялся.
Он не верил собственным глазам.
Гаэтано Коццамара просто не верил своим глазам.
Это невозможно.
Кто все эти люди? Кто их звал? Как они вошли?
Это невозможно!
В огромной гостиной квартиры Синибальди творился полный кошмар. Человек двести.