понял, шо ты пошла топиться. Не дошла таки, но я тратила нервы, а дядя Гоша тратил свои глаза. Разборчиво пиши! Шоб люди знали твою черную неблагодарность! Ви слышали? Нет, ви слышали? Эта неблагодарная Циля вгоняет маму в гроб!

Я открыл глаза, посмотрел на облезлый потолок, вздохнул. В первую очередь меня сам потолок и огорчил. А вернее то, что с ним осталось все по-прежнему. Он не изменился. Тот же самый блевотно-грязно-серый цвет и разводы, будто кто-то в этот потолок делал всякие непотребства. Например, мочился. Потому что форма пятен вызывает много вопросов.

Очень, очень жаль…А я надеялся проснуться дома или, на худой случай, в больничной палате…Даже этому был бы рад.

Во вторую очередь, огорчило, что за окном разворачивалась очередная драма. И хрен бы с ним, мне нет никакого дела до посторонних людей. Но, к сожалению, эти посторонние люди свято верят, будто сор не просто надо выносить из избы. Его необходимо выметать огромной метлой. Здесь так принято, что ли, не пойму? Почему они не ругаются дома? Почему непременно нужно выходить на улицу и скандалить там? У меня сложилось впечатление, ругань — какой-то отдельный вид искусства в этом городе. Они прямо соревнуются между собой, кто кого изощреннее зачмырит.

— Господи, ну, зачем так орать…

Мой вопрос, само собой, остался без ответа, потому что в комнате никого кроме меня не было. Я потянулся, приподнялся на локтях, пытаясь славиться с мыслями. В башке моментально взорвалось — чемодан!

Я подскочил на месте, перевернулся на бок и заглянул под кровать

— Фух, блин… Стоит, родненький…

Чемодан был на месте. Там, куда я его засунул. Вообще, честно говоря, когда укладывался спать, возникла мысль положить его возле стенки, прямо в постель. Правда я эту мысль сразу же пинками прогнал из своей головы. Совсем крыша поехала с этим дурацким чемоданом!

И главное, хрен пойму, почему? Я вообще никогда не относился с таким фанатизмом к вещам. Даже к тем, в которых лежит до хрена денег. По идее, я вообще должен хотеть совсем наоборот, избавиться и от чемодана, и от бабла. Почему? Да потому что, твою мать, 1946 год совсем не располагает к личному обогащению и процветанию.

Я эти деньги не смогу ни использовать, ни показать кому-то, ни потратить тупо на бытовые блага. А в этом городе — особенно. У меня такое ощущение, здесь на одном конце чихнешь, а на другом через минуту скажут, что ты обосрался. Да еще приукрасят подробностями и деталями.

А вот наличие у капитана Волкова, скромного фронтовика, такого баблища вызовет вопросы. Причем, вовсе не у горожан или соседей.

Я напряг память, вспоминая, кто, если что, придёт задавать эти вопросы. НКВД или какой-нибудь СМЕРШ? Военный человек все-таки.

С другой стороны, кто бы не пришёл, я потом очень долго ни с кем не смогу разговаривать по причине своего отсутствия в мирной жизни и присутствии в местах не столь отдалённых. Это — в лучшем случае. А так-то, вполне возможно, что вообще запишут в предатели и к стеночке отправят. Поэтому, для любого нормального человека в моей ситуации, чемодан с деньгами — большая проблема. Так чего же я за него ссусь кипятком? Ответа, к сожалению, нет. Зато есть четкая, намертво укоренившаяся в башке, мысль — чемодан надо беречь.

Я посмотрел на часы, которые лежали рядом с подушкой. Снял их с руки перед сном, чтоб не мешались.

— Твою мать…

Стрелки однозначно намекали, время еще очень раннее. Если говорить более точно, половина восьмого утра. Половина! Восьмого! Утра!

Я подтянул одеялко, спрятался под него с головой и попытался снова уснуть. Однако, в этом доме, похоже, свои правила. И самое главное правило — если проснулась тетя Мира, а один из голосов принадлежал именно ей, то хрен вам, товарищи жильцы, нормального сна. И главное орала она так громко, так вдохновенно, с такой самоотдачей, что у меня складывалось полное ощущение ее присутствия прямо под окном. Впрочем, отчего же под окном? Не нужно умалять достоинства этой женщины. У меня складывалось ощущение ее присутствия прямо в комнате, рядом с моей кроватью.

— Циля, ты делаешь мене нервы! А мама уже не молода. Маме надо покою. Товарисч доктор! Товарисч доктор! Шо ви имеете сказать моей неблагодарной дочери?

— Мира Соломоновна, я вообще предпочитаю не вмешиваться в чужие семейные дела. — Ответил незнакомый мужской голос.

Я даже удивился. Неужели в этом царстве безумных женщин, главная цель которых, судя по тому, что я наблюдаю второй день, изжить друг друга со света, а заодно и всех, кто окажется рядом, присутствует еще кто-то мужского пола, кроме меня.

— Видишь, Циля, даже у товарисча доктора нет слов на твою черную неблагодарность. А товарисч доктор имеет седые виски и совесть. Слишишь, Циля⁈ Совесть!

— Мама!

Я так понял, что второй женский голос принадлежал той самой дочери, которая с точки зрения тети Миры сильно нуждалась в муже.

— Я кончу себя! Ви не даете мене жизни!

— Циля, отнеси нашему новому соседу лепешки, он таки не виноватый, шо ты не имеешь мозг, а потом кончай себя, сколько хочешь.

Словосочетание «новый сосед» заставило меня напрячься. Очень надеюсь, что речь идет не обо мне. Потому что во-первых, я хочу спать. Во-вторых, я не хочу ни лепешек, ни Цили.

Мне бы подремать, еще хотя бы пару часов. Просто вчерашний разговор с начальником отдела по борьбе с бандитизмом оставил слишком глубокую психологическую травму и от стресса я долго не мог заснуть. Думал, оставлял, прикидывал.

Когда грабители со скоростью заправских спринтеров исчезли за деревьями, майор потащил меня вглубь аллеи.

— Так оно будет надежнее. Нам есть о чем поговорить и лучше ежли в приватной обстановке. Да убери ты свой чемодан, капитан! — Выругался Сирота, в который раз получив ребром упомянутого предмета по голени.

Просто я тащил его в левой руке, а с той же стороны топал майор. Чемодан качался, поворачивался то одним углом, то вторым, и периодически бился о начальника отдела по борьбе с бандитизмом, будто у него, у чемодана, к начальнику отдела имеются какие-то свои личные счеты.

— Извините, товарищ майор. — Я убрал раздражающий фактор в правую руку.

— Так, давай-ка по делу. Времени мало. Та и лучше, шоб нас пока вместе не видели. Сейчас, в темноте не разглядят. Но рисковать не будем. Значится, смотри. Дела у нас, шо говорится, держите меня