пропасти. Смалодушествовал раз — и конец. Нет более сил остановиться, укрепиться оглядеться кругом, если только невидимая десница Божия чудесно не избавит от погибели. Так бывает и в нашей жизни вообще. Пока сапоги чисты, мы делаем большой обход грязи, но лишь они замарались хоть немного, — мы не жалеем их и шагаем куда попало. Но горе нерадивым слабым. Человек, не владеющий духом своим, что город разрушенный и без стен (Притч. 25, 28).

Для таких малодушных и слабых, изнемогающих в неравной борьбе с помыслами и страстями, блаженный Паисий являлся истинным утешителем, укрепляя и возбуждая ослабевший в скорби и унынии дух их.

— Душко! — говорит он. — Брат от брата помогает, яко град тверд. Мы без помощи Божией ничего не значим. Мы как младенцы бессильные, неразумные.

Заповедь о миролюбии есть самая важная, первая и необходимая. Мир имейте со всеми, говорит апостол. Ибо Сам Господь есть Бог мира, и Царство Его — царство мира. Душевный мир — это благодатный плод Духа Святого, а всякая вражда от диавола. Где нет мира, там нет истинной любви христианской. А без любви ничтожны все наши дарования, бесплодны добрые дела, бесполезны подвиги, даже мученические. И если бы каждый из нас следовал учению апостольскому, сколько исчезло бы на земле зол, сколько исчезло бы нестроений и бед, отягчающих жизнь христианского общества.

Об этом всеми силами старался и блаж. Паисий. Если два брата, обитающие в одной келии, были недовольны друг другом и близки к ссоре, блаженный неожиданно заходил к ним и вразумлял какими-либо приточными способами к примирению.

Жили два брата между собою не в ладу, а помещались оба в одной келии. Заходит к ним блаженный и говорит:

— Душки! Читали вы в Псалтырке: Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе (Пс. 132, 1).

Но те не образумились и продолжали враждовать. Тогда блаженный заходит вторично, схватывает с постели одного простыню и, разорвав ее пополам, отдает каждому по равной части:

— Аще кто речет, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть (1 Ин. 4, 20).

В скором времени их разъединили.

Послушник из клирошан Р. был из новопоступивших. Жил себе «по-божески», на дело спасения души особенно не налегал, а шествовал «царским путем». Была Великая Суббота, канун святой Пасхи. Вышел Р. на минутку из церкви домой, да и думает: «Надо в лавочку сбегать. Маслица для лампадки купить. Завтра Пасха, а у меня даже и лампадка не зажжена!» Но, подойдя к дверям, остановился и раздумал: «Экие предрассудки… Зачем мне лампадка. Ведь и так Бога величаю, в церкви пою. Не пойду, не куплю». И воротился с этой мыслью в церковь. Проходит мимо о. Паисий (а он в форме стоял), а блаженный на него:

— «Не пойду! Не куплю!» Эх вы, нехристы. Идолопоклонники! Жиды! Чтобы лампадка сегодня же горела. Слышишь!?

Идут дорогой два инока: Вадим и Нафанаил. Первый впереди, второй сзади. Подходит блаж. Паисий к о. Нафанаилу и как бы жалуется:

— Душечко! Ноги-то у меня болят… Так болят, что и ходить не могу…

Вскоре о. Нафанаил так серьезно заболел ногами, что не мог даже на постели без помощи передвигаться.

Иеромонах Димитриан, будучи послушником, ездил на побывку домой. Возвратился в Лавру, а денег ни копейки нет. Все на поездку да на бедных родных издержал, даже на необходимое нет, а одалживать у людей не любил. Идет по Лавре задумчивый, грустный. Видит, о. Паисий около Великой церкви вдоль стены под водосточными трубами пролазит. Увидал о. Димитриана и кричит:

— Душко, любко, голубко, подождите! Деньжонок, знаете, деньжонок нет… Все на бедных родных издержал… Так вот, извольте.

Сунул ему сверток, а сам и убежал. Взглянул о. Димитриан, а там около 14 рублей. Бросился за блаженным вдогонку: «Не надо мне, о. Паисий. Возьмите, Христа ради, назад»… Но не тут-то было. Насилу часть взял обратно.

Поехал послушник К. на призыв. Вернулся в Лавру — беда, на его место другого приняли. Пошел с плачем к о. наместнику — наотрез отказал. Возвращается К. оттуда грустный-прегрустный. Вдруг о. Паисий встречается и подает ему огарок свечи:

— Сховай, душечко, за пазуху. Скоро тебе пригодится воск.

Наутро пришло приказание от о. наместника принять К. в Лавру и послать на послушание на свечной завод.

Увидит, бывало, блаженный игумена Герасима, прежде начальника Китаевской пустыни, а потом благочинного Лавры, и кричит вслед:

— Зарежут вас, душечко, зарежут… Ножичком — чик! А душечка где будет?

И сколько не отгоняли, о. Паисий все свое твердил. Испуганный о. Герасим, опасаясь сбытая слов блаженного, был особенно внимателен к себе. Но в 1901 году его назначили экономом Софийского митрополичьего дома, и здесь он опасно заболел. У него образовался рак в желудке, — врачи решили, что ему необходима операция. Больной был в отчаянии, но все-таки решился на это. И что же? Сейчас от операции и скончался.

Была зима. Идет в шубе отец эконом Лавры иеромонах Полихроний. Глядь, о. Паисий к нему, переодетый в какой-то кожух. Сел на снег и ну барахтаться, да снегом себя засыпать.

— Ой, ратуйте! Лихоманка забирает. Как осиновый лист трясет!

О. эконом был человек сердитый. Не раз о. Паисия пробирал. Стал и теперь прочь его гнать. А блаженный кланяется и подает о. Полихронию зеленую свечечку.

— Благоволите, душечко, принять эту свечечку. Скоро я совсем уезжаю! Далеко уезжаю. Скоро я совсем уезжаю! Далеко уезжаю. Никогда уже не вернусь назад. Прощай дорогая святыня. Прощайте братия и отцы!

Вскоре о. Полихроний простудился и серьезно заболел. По настоянию врачей уехал было лечиться к специалистам в Варшаву, но назад в Лавру так и не вернулся: там Богу душу отдал.

Инок, посвящающий себя на служение Богу, всецело отрекается мира и всего, яже в нем. Но забыть навсегда своих родных он не в силах. Поэтому, думы о том, как живут братья, сестры, отец, мать — зачастую проносятся в его голове и погружают в раздумье. Изредка получая от родных известия, инок утешается тем, что беседует с ними хоть письменно. Но известия эти не всегда радостны. В этих случаях блаженный старец притчами старался