– Ты пытался убить… меня.

Моя голова превращается в карусель. Все, что мне казалось более или менее определенным, летит вверх тормашками, кувыркаясь.

Я убил своего брата и пытался убить эту девушку?

– Но… но зачем мне это понадобилось?

– Ты действительно ничего не помнишь?

– Отдельные куски. Помню, мы с Робом дрались в воде.

– Ты и твой отвратительный брат. Вы были заодно. Теперь ты понимаешь, почему я не хочу тебя видеть? Карл, я не хочу, чтобы ты сюда приходил. Вообще.

Я опускаю клапан, закрывающий почтовую щель, и встаю на колени. Теперь понятно, почему она закричала, увидев меня в машине «скорой помощи». Почему не захотела говорить по телефону. Вода с навеса над крыльцом льется мне на голову. Брызги падают на лицо. В темноте мелькает лицо Роба. Кажется, он усмехается. Его рот на бледном лице напоминает шрам.

– Карл, немедленно уходи! Оставь меня в покое!

Я кричу, обращаясь к чему-то или кому-то, кого не существует… Или существует?

Рот наполняется слюной. Мне не удержаться. Я наклоняюсь, и меня тошнит в цветочную клумбу. Снова холодная вода с кислой гнилью, как на кухне. Сплевываю, вытираю рот рукавом, потом встаю и ухожу. Иду, глядя в землю.

Дождь не утихает, но я его уже не чувствую. Я одеревенел.

Отвратительный.

Это слово преследует меня.

Я не хочу верить Нейше, но с какой стати ей врать? Она испугана. Я ее пугаю.

Нейша думает, я ничем не лучше Роба. Такой же мерзкий и злой. Не знаю, как относиться к ее словам. И нет никого, кто мог бы мне сказать, права она или нет.

Струйки дождя текут по лицу. Я дрожу. Оборачиваюсь, ища глазами Роба. Он исчез.

Я бреду куда-то. Куда – и сам плохо представляю. Меня выносит в центр города. В сточных канавах шумит вода. Почти все магазины закрылись. Люди торопятся домой. Он был здесь. Тогда я этого не понял, но сейчас почти уверен. Мелькал передо мной. Прятался на крыльце.

Где же он сейчас?

Прохожу мимо магазинов и сворачиваю в квартал бунгало. В них живут старики. Вокруг никого. Двери закрыты. Шторы задернуты.

Теперь я его вижу. Расхаживает взад-вперед посреди дорожки.

Я ведь сам его искал. Ждал встречи. Но все равно у меня сводит живот. От него исходит нездоровая энергия, и меня от нее передергивает. Такое ощущение, что он весь наполнен демонической силой. Взад-вперед, как тигр в клетке зоопарка. И что-то бормочет под нос. Слов я не слышу.

Потом он поворачивается ко мне.

– Мы пытались это сделать? Пытались убить ее? – кричу я.

Теперь я его слышу.

«Убить ее. Убить ее».

Он повторяет мои слова? Или говорит сам с собой? Что происходит?

Дождь хлещет по лицу. Снова вижу его глаза; узкие размытые черные щелки. Он беззвучно приближается. Его лицо надвигается на меня. Ближе, еще ближе, еще. Я пячусь, но он движется быстрее. Вваливаюсь в дверной проем ближайшего бунгало, ударяюсь затылком о косяк. Я не в силах его остановить.

В последний момент я вздрагиваю, закрываю глаза, ожидая, что сейчас на меня обрушится его кулак… но на меня обрушиваются только холодные струи дождя. Холод пробирает до костей.

– Черт!

Я открываю глаза. Он исчез.

Осматриваю дорогу. Никого. Пустая улица. Асфальт, блестящий под светом фонарей.

– Роб! – кричу я. – Мне нужно знать!

Но он исчез. Неожиданно дверь, к которой я прислонился, открывается. На пороге появляется человек с кочергой, он держит ее, словно меч. Это старик в клетчатой рубашке. Рубашка заправлена в брюки со впечатляюще высокой талией. Держатся они на кожаных подтяжках. На ногах у старика шлепанцы.

– Убирайся, – заявляет он. – Убирайся отсюда.

И всматривается в мое лицо.

– Да это ты, Карл.

Старик опускает кочергу. Он меня знает. Я напрягаю мозги, вспоминая: откуда? Когда и как мы с ним познакомились? Навес над крыльцом укрывает входную дверь от дождя, она сухая, покрашена блестящей краской и слегка сияет даже от света уличного фонаря. Откуда я помню сильный маслянистый запах блестящей краски?

– Как твоя мама? Потерять ребенка – страшнее для матери не придумаешь.

Из открытой двери тянет теплом. Пахнет едой. Я вздрагиваю.

– Сынок, что у тебя с лицом?

– Да какие-то козлы привязались, – отвечаю.

Старик вздыхает:

– Подрался? Думаешь, твоей матери мало страданий, решил добавить к ним свою избитую физиономию?

Я смотрю на него. Старик опять вздыхает:

– Идем, сынок. Нужно промыть раны трихлорфенолом.

Ощупываю лицо. Щека здорово расцарапана. Я и не чувствовал.

– Нет, я домой пойду. Там промою.

– Идем ко мне, говорю. Я у тебя в долгу за летнюю работу. Ты так хорошо потрудился над моей входной дверью.

– Я?

– Да, ты, – усмехается он. – А я думал, только в моем возрасте память дырявая. Я же Гарри. Теперь вспомнил? Тебя школа присылала. Тебя и твоих друзей. Муниципальная программа была. Кажется, «Помоги пожилым» называлась. Но ты тогда мне здорово помог. У меня уже сил нет на такую работу, да и глаза не те.

Ничего не помню, но чувствую: память где-то близко. Я стою в проеме. Старик поворачивается и идет внутрь.

В прихожей, напротив двери, два ряда крючков для одежды. На нижнем висят собачий поводок и ошейник. Руки тянутся и снимают ошейник с крючка. Я кручу его и вспоминаю темную ночь. Бунгало, которое показалось пустым.

Нам даже не понадобилось ломать замок. Задняя дверь не заперта. Роб идет впереди. Я слышу собачий лай.

– Уинстон! – раздается старушечий голос.

– Роб, сваливаем! Бежим отсюда!

Значит, мы лезли сюда. В это бунгало. Здесь нас почуяла собака и залаяла. Это ее ошейник.

– Дверь закрой, холодно, – просит Гарри, возвращаясь из кухни.

Он останавливается и видит у меня в руках ошейник.

– Будь добр, повесь на место.

Что-то в его голосе заставляет меня быстро вернуть ошейник на крюк.

– Я… Извините.

Он внимательно смотрит на меня. Моя спина взмокает от пота. Я чувствую, что готов признаться. Признание вот-вот вырвется из моего горла.

– Я… я.

– Все нормально, сынок, – успокаивает старик. – Просто не надо больше трогать… эту штуку. Она же не твоя… Кстати, ты прочитал книгу, которую я тебе подарил?

– Книгу?