– Карл, где тебя носило весь вечер?

– Какая тебе разница?

– Какая мне разница? Ты спрашиваешь, какая разница? На всякий случай напоминаю: я твоя мать. Я должна знать, где ты. Если бы я знала, где ты был тогда, возможно… возможно…

Она не договаривает. Не может себя заставить.

– Роб был хорошим пловцом. Карл, что у вас произошло?

Оказавшись в воде, я сдавливаю ему шею. Мои локти работают как тиски, усиливая захват. Я подтягиваю локти к себе и вместе с ними его шею, все сильнее сжимая.

– Мам, я не помню. Я тебе уже говорил. Я почти ничего не помню про озеро.

– Зачем вы туда пошли?

– Если бы знал, я бы тебе давно сказал. Это понятно?

Я почти кричу. Меня захлестывает чувство вины. Я в смятении. До сих пор не верится, что я мог сотворить такое. Все это копилось во мне целый день и теперь выплескивается наружу.

Мама снова принимается скрести пол. По ее щекам катятся слезы.

– Сколько пол ни мой, его не вернешь.

Слова вылетают из моего рта раньше, чем я успеваю подумать.

Мамина ладонь упирается в пол. Голова опущена. Вид у нее совершенно сломленный. Я вдруг вспоминаю слова Гарри: «Потерять ребенка – страшнее для матери не придумаешь». Мне становится стыдно.

В шкафчике под раковиной нахожу вторую тряпку, беру ее и встаю рядом с мамой.

– Давай я тебе помогу.

Она трет злосчастный пятачок. Я мою пол вокруг. Опускаю тряпку в ведро, чтобы прополоскать, и вдруг слышу:

«Си, мы почти это сделали».

Голос, его голос. Рядом. Меня прошибает дрожь.

Оборачиваюсь. Кроме нас с мамой, на кухне никого.

Делаю несколько глубоких вдохов и продолжаю мыть пол. Я плохо отжимаю тряпку – вода так и струится из-под пальцев. Голос продолжает звучать: холодный, спокойный. От него у меня все леденеет.

«Но почти – это недостаточно».

Черт! Что-то щелкает в мозгу. Опять воспоминание, связанное с водой, вытекающей из-под пальцев… и с Робом. Пронеслось по задворкам сознания и исчезло.

Я встаю.

– Мам, по-моему, мы хорошо вымыли пол. Хочешь выпить?

Она садится на корточки, оглядывается.

– Кофе, – просит она. – Чашка черного кофе – то, что надо.

Воду, которой мы мыли пол, я выливаю в мойку. Грязный поток течет по моим рукам. Во рту снова появляется вкус гнилого ила. Я кашляю, боясь, как бы меня не вырвало.

Мама сидит за столом, рассеянно перекладывая буклеты из похоронного бюро. Я завариваю ей кофе, приношу и сажусь рядом.

– С каких пор ты пьешь кофе? – спрашиваю.

– Постыдился бы задавать матери наглые вопросы, – отрезает она, но почти улыбается. – С сегодняшнего дня. Теперь буду пить кофе. С пивом завязала.

Заставляю себя взглянуть ей в глаза. В правом глазу у нее лопнул сосудик. По белку тянется красная ниточка. Кожа под глазами припухла.

– Карл, я не шучу. Я столько всего делала не так. Столько наворотила. Я была дрянной матерью.

В ее глазах опять блестят слезы.

– Мама, не надо…

Мы сидим. Молчим.

– Надо бы в ванную сходить, – нарушает молчание она. – И тебе не мешает помыться. Совсем замарашкой стал. Пойдешь после меня.

– Хорошо, – отвечаю я, зная, что ни в какую ванну не полезу.

В голове сразу же вспыхивает жуткое: тело на дне ванны под слоем воды. Бледное, неподвижное, с волосами, торчащими во все стороны. Мертвое, но так и не умершее до конца.

Мама залпом допивает кофе. Потом идет в ванную. Шум воды меня снова пугает. Такое ощущение, словно по телу бегают тараканы.

Я тоже поднимаюсь, топаю к себе, залезаю в спальный мешок и сворачиваюсь клубочком, повернувшись спиной к темному пятну на потолке. Если засну или если мама зайдет и подумает, что я сплю, она не станет меня будить.

Но мне не спится. Я перебираю события прошедшего дня. Снова разрозненные куски, из которых ничего не составить.

Инстинктивно тянусь за книгой, пытаясь успокоить себя чтением. Я понимаю, почему она так много значит для меня. Не сочиненная история, а сама книга. Тот факт, что Гарри мне ее подарил. Не на день рождения. Просто взял и подарил.

«По заводи скользнула водяная змейка, выставив голову, словно крошечный перископ. Камыш колыхался, волнуемый течением»[3].

Захлопываю книгу, и она падает на пол.

В голове, как змеи, ползают вопросы. Вопросы о вещах, о которых даже думать и то жутко. Но я постоянно о них размышляю.

Как я мог предать старика Гарри и вломиться в его дом? Как дошел до того, чтобы драться в озере с братом? Каким образом он погиб? Неужели я хотел, чтобы и Нейша – удивительная, прекрасная Нейша – тоже погибла?

Кто я? Убийца?

Я проснулся. На мне вчерашняя одежда. Естественно, грязная. Сейчас лежу на спине и смотрю в потолок, на темное пятно. Опять разрослось. Внизу слышатся голоса. Женские. Вылезаю из мешка и тихо спускаюсь.

Встаю в дверях и медленно осмысливаю увиденное. У нас… Нейша. Она стоит спиной ко мне и разговаривает с моей матерью. На ней длинное черное пальто. Скорее всего, сшито на заказ. На ткани поблескивают крошечные капельки дождя. Такими же капельками усыпаны волосы Нейши.

Почему она здесь?

Черт! Я похож на бродягу. Да и наше жилище выглядит ночлежкой.

Я готов тихо убраться наверх, но мама уже заметила меня, и движение ее глаз настораживает Нейшу. Нейша поворачивается, слегка улыбается. Ее улыбка вспыхивает и гаснет.

– Привет. – Я немного выхожу из проема.

– Привет, – отвечает она.

На меня смотрит лишь мельком и тут же переводит взгляд на маму. Она только делает вид, что ей совсем не противно находиться в нашем хлеву. Но даже от ее мимолетного взгляда моя душа тает, и я сам превращаюсь в желе.

– Я хотела… хотела выразить вам соболезнования… по случаю кончины Роба.

Что? Я сразу же вспоминаю вчерашний вечер и наш разговор через закрытую дверь.

– Спасибо, дорогая, – отвечает ей мама.

Ванна пошла маме на пользу. Она вымыла голову. Волосы увязаны в аккуратный конский хвост. Но лицо такое же помятое, и глаза припухлые.

– Я благодарна за визит к нам. Это очень любезно с твоей стороны. Ты-то сама как? Тебе, должно быть, тоже тяжело.

– О… я… вы знаете?

О чем она сейчас подумала, но не сказала? Что до смерти напугана общением с мамиными сыновьями? Зачем она сюда пришла?