Поначалу я решил, что из всех выставленных игрушек кукла-марионетка самая неинтересная. Но витрина была длинной, а все игрушки такими привлекательными, что я прошел ее слева направо, а потом обратно. Когда вернулся к марионетке, она сидела на прежнем месте, но теперь остронаправленный луч падал ей на лицо, а не на лошадку у нее за спиной.

Я сомневался в том, что ошибся. Ранее луч целился в лошадку. Глаза по центру этих нарисованных тушью ромбов, ранее, в тени, просто темные, теперь, в ярком свете, стали черными, и по ним, от центра зрачков до края радужки, расходились красные полоски-радиусы. Смотрели глаза прямо перед собой, а глубиной, ясностью, легким намеком на печаль совершенно не отличались от настоящих.

Чем дольше вглядывался я в них, тем сильнее нарастала тревога. Вновь я направился от левого края витрины к правому, представляя себе, как радуюсь, играя со всеми этими игрушками. Пройдя половину пути, вновь глянул на марионетку и обнаружил: луч по-прежнему направлен ей на лицо, а глаза уже не смотрят прямо перед собой, а сместились, следуя за мной.

Никаких ниточек от марионетки не тянулось. То есть кукловод не мог управлять ею.

Вместо того чтобы продолжить путь к правому краю, я вернулся к левому. Ее глаза смотрели на то место, где я стоял чуть раньше.

Да еще у меня создалось ощущение, что изменилось положение левой руки марионетки. Я точно помнил, что она лежала ладонью вниз, а теперь ладонь была направлена в потолок. Долго смотрел на нее, но она оставалась неподвижной, бледной, без ногтей, с бледными пальцами, перегибающимися в двух местах вместо трех, словно принадлежали одному из прототипов человека, который отвергли из-за неудачной конструкции пальцев.

Когда перевел взгляд на глаза, они, черные, с красными полосками, теперь такими же яркими, как неон, вновь смотрели прямо на меня.

По моему загривку вдруг поползли сороконожки, и я отступил от витрины.

Тогда я впервые столкнулся и с большим городом, и с торговым центром под открытым небом, и с магазином антикварных игрушек, а потому не мог сказать наверняка, не использовались ли в витрине какие-то хитрые методы, позволяющие удержать внимание случайных прохожих. Но из всех выставленных товаров двигалась только марионетка. Она же вызвала у меня тревогу еще до того, как пробудилась. И я решил, что дело совсем не в уловках продавцов, а потому дальнейшее лицезрение игрушки грозит опасностью.

Уходя, я услышал постукивание по стеклу витрины, но убедил себя, что или неправильно истолковал, или вообразил, что слышу этот звук.

Холодная ночь, похоже, становилась все холоднее. Грязно-желтая луна висела низко, продолжая спуск к горизонту. На реке трижды разорвал тишину пароходный гудок, такой меланхоличный, словно оплакивал жизни тех, кто утонул в этих водах.

Я начал поиски убежища, чтобы спрятаться до прихода зари… но через несколько секунд наткнулся на двух людей, которые хотели сжечь живое существо, а потом отказались от своего первоначально желания, увидев во мне подходящую замену.

На широком подоконнике большого углового окна кабинета куратора лежала сложенная ежедневная газета. Дожидаясь, пока девушка извлечет из компьютера все, что в нем искала, я взял газету и под янтарным светом города проглядел заголовки: в Китае эпидемия, на Ближнем Востоке война, в Латинской Америке революция, в высших эшелонах американского правительства коррупция. Такие новости меня не интересовали, и я вернул газету на подоконник.

Скачав все необходимое, Гвинет сунула флешку в карман и выключила компьютер. Посидела на стуле убийцы, с головой уйдя в свои мысли, и, видя ее сосредоточенное лицо, мне не хотелось отрывать ее от них.

Стоя у большого углового окна, я смотрел на улицу, которая пересекала широкую авеню перед фасадом библиотеки. Видел несколько ее кварталов.

Со включенной мигалкой, но без сирены, полицейский седан проехал по авеню и свернул налево. Ни шум двигателя, ни скрип тормозов не долетели до меня, словно окно выводило в беззвучный сон. Когда я прибыл в город восемнадцатью годами раньше, по ночам освещался он лучше. Нынче, при дефиците электроэнергии и высоких ценах на топливо, яркости ночных фонарей поубавилось. И когда патрульный автомобиль исчез в темном каньоне между небоскребами, тусклость ночи создавала иллюзию, будто метрополис этот подводный, а седан – батискаф с мигалками, спускающийся в океанскую впадину, в надежде раскрыть какую-то глубоководную тайну.

Хотя длилась иллюзия не дольше секунды, она встревожила меня до такой степени, что тело пробила дрожь, а ладони вдруг увлажнились, и мне пришлось вытирать руки о джинсы. Я не вижу будущее. Нет у меня способности узнавать знамения, не говоря уже о том, чтобы истолковывать их. Но реакция на холод утонувшего города оказалась столь сильной, что игнорировать ее я не мог, хотя и не собирался задумываться, а что бы это значило.

Убедив себя, что испуг вызван, конечно же, полицейским седаном, я отвернулся от окна и обратился в темноту, окутавшую девушку:

– Нам лучше уйти. Если ты что-то украла…

– Я ничего не крала. Только скопировала улики.

– Для чего?

– Для обвинения, которое я готовлю на этого убийцу и вора.

– Ты здесь уже бывала, залезала в его компьютер?

– Несколько раз, но он этого не знает.

– Он же гнался за тобой.

– Я пришла в библиотеку за час до закрытия и спряталась в той нише за картиной. Заснула и проснулась после полуночи. Поднималась по южной лестнице с фонариком в руке, когда наверху открылась дверь, вспыхнул свет и появился он. Мы оба изумились, увидев друг друга. Он меня – первый раз за пять лет. Он никогда не работает так поздно. А кроме того, отправился в деловую командировку в Японию и собирался вернуться только послезавтра. Значит, прилетел раньше.

– Пять лет. С тех пор, когда тебе было тринадцать.

– С той ночи, когда он попытался меня изнасиловать. Худшей ночи в моей жизни, и не только по этой причине.

Я ждал объяснения последней фразы, но его не последовало, поэтому заговорил сам:

– Он оказался выше тебя. Ты побежала вниз и провела его, обставив все так, будто выскочила на улицу.

– Так просто не получилось. Он погнался за мной. Бежал быстрее меня. Настиг в коридоре, схватил за плечо, швырнул на пол. Опустился на колено, вскинул руку, чтобы врезать мне по лицу.

– Но ты здесь.

– Я здесь, потому что у меня с собой тазер.

– Ты разрядила в него тазер.

– Тазер не выводит из строя человека, если он разъярен донельзя, если кровь насыщена адреналином и человек совершенно озверевший. Мне следовало всадить в него еще разряд или два после того, как он упал. А я встала. Но мне хотелось лишь избавиться от него, и я побежала.

– Если он так быстро оклемался, значит, действительно ненавидит тебя.