Ну вот, резюмировал Андрей, теперь я размышляю о Гамлете, как о реальном человеке… Он понимал, что его картина мира – лишь грубая проекция его собственных чувств, моделирующих окружающую действительность, и, пожалуй, впервые с такой отчетливостью уличил её в столь вопиющем несовершенстве.

Во дворце, в их рабочем кабинете дым стоял коромыслом. Конечно, это было явной гиперболой, – на безрыбье и рак рыба, в монастыре и чаепитие – оргия. Людей в комнате, действительно, было аномально много, особенно для часа, когда научная часть либо стремится к воссоединению со своими ячейками общества, либо – несуетливо служит Клио (как известно, служенье муз не терпит суеты, тем более в рабочее время).

Расспросив о причине чаепития и о символическом смысле тортиков и пирожных на столах, Андрей выяснил, что именно в этот день сколько-то лет назад появилась на свет Ольга Олеговна – она и проставляется, остальные (и он в том числе) – её гости. Извинившись перед «уважаемой ассамблеей» за своё неведение, Андрей пожелал имениннице всего того, что принято желать в подобных случаях, клятвенно заверив её (в присутствии свидетелей!), что за ним остаётся персональный подарок. Он церемонно чмокнул Ольгу Олеговну в щёчку, налил себе чаю, взял кусочек торта, а минут через пятнадцать, когда общий разговор окончательно иссяк, вышел в коридор в надежде привести в порядок разлохмаченные мысли.

Снова припомнился последний разговор с Виктором. «Ему что-то от тебя надо…»

То ли сама атмосфера дворца наводила на подобное размышление, то ли в голове у него сместился некий мыслительный «центр тяжести», только Андрей подумал: «А вдруг? Виктор, конечно, балбес, но порою говорит дельное… Что если вправду – кто-то (не обязательно само привидение) пытается донести до меня некое послание?» Следом вспомнилась реплика Агриппины насчёт внешнего сходства самого Андрея с Кутасовым – сановником эпохи Павла. Граф Кутасов личность историческая, уж не здесь ли зарыта собака? По крайней мере, попытка – не пытка, и, по совету Виктора оставшись в галерее сегодня вечером, он ничего не теряет. В детстве, помнится, в подобных случаях говорили «бог троицу любит», и третий раз, третья попытка в любом деле принимала статус решающей, судьбоносной, последней.

Андрей вернулся в комнату. Гости уже расходились. Попрощался и вышел Борис Львович, и сама «новорожденная» почти сразу засобиралась домой. Комната опустела. Андрей включил компьютер и принялся за работу – наука в отличие от искусства штука точная и признаёт гармонию законной лишь в том случае, если кому-нибудь удастся измыслить алгебраическую формулу для её «поверки», привет Сальери и Моцарту.

Он погрузился в труды праведные, однако через какое-то время спокойное и равномерное течение мысли, прорубающей себе русло в эмпиреях явных и неявных закономерностей, не всегда умея в неявном найти явное, стало давать сбои. Вечер опускался на Гатчину, и по мере того, как он вступал в свои права, приглушая цвета и делая естественное освещение всё менее ярким, Андрею для продолжения работы требовалось прилагать всё больше усилий. Глаза Агриппины, доверчивые, как у оленёнка, появились перед его мысленным взором, тихой нежностью переполняя душу до краёв. Её упругое тело изобилующее деталями, как-то: изгиб бедра, взмах руки, прядь волос, ниспадающая на шею, нога, согнутая в колене, – являлось ему пугающе-реальное, и та самая мышечная память, о которой говорили они в электричке, когда обоим было уже всё ясно, но ни один ещё не был готов признаться в этом, возвращала ему сокровенные минуты прошлой ночи, когда время остановилось… И как тут сосредоточишься на помпезных орнаментах Бренна?

Чтобы встряхнуться и затем вновь вернуться к работе, Андрей вышел из кабинета, прошёлся по пустым залам дворца, выбирая маршрут автоматически, почти наобум. Залы, открытые для экскурсий, блистали красотой напоказ, как витрины магазинов, производя впечатление «захватанности», «залапанности», точно продажные женщины, которых это клеймо выдаёт с головой вне зависимости от возраста, степени ухоженности и обстановки, в которой с ними встречаешься.

Андрей шёл из коридора в коридор, от одной экспозиции к другой, мысленно пребывая в иных измерениях, позабыв о времени как таковом и – тем более – о необходимости окидывать взглядом циферблаты часов. Блуждая по анфиладам комнат, поднимаясь с этажа на этаж, он, останови его в эти минуты и задай прямой вопрос, не смог бы ответить на каком этаже он находится в данный конкретный момент. Он сам был похож на призрак в своем неупорядоченном движении, он был сомнамбула на узком карнизе за секунду до пробуждения в мире, где бег секундомеров кончился.

Сколько прошло времени так? Бог весть. Вдруг Андрей остановился, внимательно осмотрелся, разом возвращаясь из туманного, смутного элизиума грёз, в котором блуждало его сознание, в плотный, конкретный мир материи, где гуляло его бренное тело. Не сказать, что Андрей устал – отнюдь! Только начало покалывать икры, и он, окинув взглядом пространство вокруг, понял, что в итоге своей бездумной прогулки по залам и этажам очутился в той самой галерее, где ему дважды являлось привидение и где… Да! В итоге бесцельного, отрешённого блуждания своего Андрей очутился в аккурат напротив портрета человека другой эпохи, чрезвычайно, по мнению Агриппины, похожего на… него.

Иван Павлович Кутасов… граф…

Андрей подошёл к портрету, снова появилось ощущение, что глаза сановника – живые, они пристально вцепились в него, Андрея, пронизывая всё его существо, высвечивая все его секреты и привязанности, привычки и слабости, давая ему безошибочную оценку. Возникло чувство дежавю – по-новой повторялось случившееся вчера, и лишь голова Андрея на сей раз оставалась ясной и спокойной, он наконец-то нашёл своё равновесное состояние, он нашёл подходящее амплуа, стал исследователем, готовым принять любую реальность, данную в ощущении.

Он вернулся в свой рабочий кабинет и сел за компьютер. Слышал, как за дверью простучали ботинки охранника, – Николая сегодня не было, в здании дежурили другие, кто-то из новеньких, и Андрей не знал даже, как их зовут – тот, который в вестибюле, носит пышные усы, а-ля кайзер Вильгельм, подкручивая их на прусский манер. Его напарник на вид совсем ещё зелёный, вероятно, только вернулся из армии.

Имена… Да бог с ними. Познакомимся при случае, а просто так – незачем, сказал он себе, потом открыл папку «Игры» и, выжидая время, расписал «блиц-пульку» в допотопный «Марьяж», оказавшись, паче чаяния, в плюсе. Это подняло ему настроение. Он откинулся на стуле и бездумно уставился на слегка мерцающий экран монитора. Наконец, решил немного размяться и, прихватив папку, – а вдруг не захочется возвращаться? – спустился вниз и вышел на улицу, предупредив «кайзера Вильгельма», что сейчас вернется. Стемнело, по ощущениям шёл десятый час (Андрей-исследователь сознательно оберегал взгляд от встречи с каким-либо циферблатом), вернее, почти стемнело – на западе, на самом краю, ещё пламенела, стремительно утрачивая оттенки красного, узкая полоска вечерней зари, до половины заштрихованная облаками. Прямо над головой тоже угадывались облака – разрозненные комья ваты, они плыли, беспрекословно подчиняясь розе ветров. Луны почему-то не было – а может, она была закрыта одним из проплывающих облаков? Андрей не помнил, в каком сегменте небосвода должен находиться сейчас лунный круг (если спустя два дня после полнолуния лик Селены можно назвать круглым).