быстро надоело, ведь я не знаю, как у нее обстояли дела в оставшееся свободное время, когда Мария ей не являлась, нам не рассказывали.

Ты не кажешься потусторонним, но что, если Ты все-таки святой, просто я не могу тебя идентифицировать? Идентифицировать – значит распознать из многих других, но я плохо представляю, как выглядят святые, и не знаю, где посмотреть их фотографии. Судя по тем ликам и статуям, что есть в костеле, Ты совсем на них не похож. И одежда у Тебя другая, обыкновенная: рубашка, брюки, сапоги и сумочка на боку.

Я спросила у Бабы, как выглядят святые и часто ли они являются простым людям, она тоже не знает точно, как они выглядят, но, по ее словам, являться могут, скорее, демоны, посланники дьявола. Чтобы искушать людей и вводить их в грех. Я спросила, что значит – вводить в грех, и она ответила: вынуждать совершать поступки, которые заставляют Бога плакать. Я и допустить не могла, что Бог, оказывается, способен плакать. Думаю, пусть и не умышленно, но Баба ввела меня в заблуждение. Поэтому спросила: разве Бог сам не заставляет людей плакать и такой ли уж он безупречный?

Баба почему-то жутко рассердилась, сказала, что своими словами я только что согрешила, и, когда наконец – наконец-то! – состоится мое первое причастие, этот грех обязательно нужно будет упомянуть во время исповеди в числе прочих. А в конце добавить: больше грехов не помню, искренне о них сожалею, обещаю исправиться. «В числе каких прочих?» – поинтересовалась я. Баба спросила, не считаю ли я себя случайно безгрешной и для чего хожу в воскресную школу, если до сих пор не выучила Божьи заповеди. Но я выучила. И, честное слово, стараюсь никогда не обманывать, а если что-то недоговариваю, то не со зла, и пока никого не убила, даже мухи, потому что мух я и мертвых боюсь, правда, украла немного соседской клубники, но это было сто лет назад, я еще даже в школу не ходила. Возможно, когда-то прелюбодействовала, вот только не думаю, что правильно понимаю смысл этого слова.

Баба нервничала и шикала на меня, чтобы я не говорила такого вслух: если уж грешишь, то хотя бы наедине с собой, пожалуйста.

Тогда я решила узнать, как она исповедуется ксендзу-пробощу. Какие грехи перечисляет, как о них помнит, может, ведет записи в специальной тетрадке, чтобы не забыть и случайно не сделать себе поблажку? И как часто, к примеру, упоминает тесто, которое выносит потихоньку с хлебозавода – всякий раз или, скажем, раз в месяц, оптом?

Баба заплакала и сказала, что я недобрый ребенок, а тесто ей разрешает брать заведующий производством. И уж кому-кому, утверждает Баба, а мне с моим легкомыслием в самом деле пора заводить тетрадку, пока моя нечистая совесть еще в состоянии оценивать проступки.

Как бы то ни было, я очень сомневаюсь, что Ты – демон, этого не может быть, у Тебя печальные, не злые глаза. Думаю, здесь нет никакого таинственного смысла, и Ты послан мне для того, чтобы я не чувствовала себя такой одинокой, хотя иной раз мне кажется, что Ты хочешь, чтобы я о Тебе рассказала. Я не знаю, как рассказать о Тебе, а главное – кому. И уже сомневаюсь, что не нарушаю вторую заповедь, потому что разговариваю с Тобой и советуюсь, даже когда не вижу, не говоря о том, что считаю Тебя своим лучшим другом. Больше грехов не помню, искренне о них сожалею, обещаю исправиться.

В следующий раз, если надумаешь присниться, скажи хотя бы, как Тебя зовут.

Я умер знойным июльским днем тысяча девятьсот сорок четвертого года, спустя девятнадцать с половиной лет после рождения. Это противоречит всякому здравому смыслу, ведь все последнее время мы двигались и двигались, почти безостановочно шли, продираясь по лесам, от деревни к деревне. Не было ни малейших сомнений, что победа близка как никогда. То, чего я так опасался с самого начала: ад фронта, снаряды и трупы, – вдруг стало обыденной картиной повседневности. Но что поделать, я научился принимать все как должное. Впрочем, я заранее не строил никаких иллюзий относительно испытаний, которые могли мне выпасть, и все-таки оказался приятно удивлен тем, на что способен. Природное отвращение к военному делу удалось превозмочь благодаря осознанию общей цели. В какой-то момент, во время больших маршей, усталость и боль в ногах превращают тебя в машину, которая механически несется только вперед, говоря объективно, уязвимую машину. Однако есть цель, и ты к этой цели стремишься в твердом убеждении, что ничто не покалечит и не уничтожит тебя.

Комары здесь назойливые, несмотря на жару, а вот места красивые, надо сказать, природа исполняет потрясающую роль перед лицом разворачивающейся на моих глазах трагедии, такой диссонанс, все это представляет немалый интерес для моих будущих заметок. Или прошлых. Или

А и Б сидели на трубе. Я читаю больше всех слов в минуту, будь кто-то другой таким проворным, его ставили бы в пример. Но нет подходящей похвалы для меня, мое скорочтение не приветствуется, исходя из рассуждений Классной, понимать смысл прочитанного гораздо важнее. Зачем в таком случае чтение на время, она не поясняет. А я, естественно, не спрашиваю, я никогда ничего у нее не спрашиваю, даже когда мне что-то непонятно. Ясно как белый день, что она считает меня весьма посредственной девочкой, возможно, самой глупой из живущих на земле, изо дня в день я ощущаю это физически, точно боль в горле при фарингите. Когда пронзительное, острое лезвие звонка с последнего урока выпускает наружу всех школьных бесов и дарует свободу мне, я неторопливо плетусь домой, размышляя над существующими для меня смыслами. Выводы неутешительные: смысл есть только в стихах, причем не во всех. Мир цифр с его таблицей умножения лишен смысла, бейся не бейся, мне не удается его постичь. Цифры живут отдельной жизнью, как червячки знаков на аптекарских рецептах или буквы еврейского алфавита – такие же непонятные символы, в которых, разумеется, есть система, но эта система не укладывается в моей голове. Иногда учительница остается со мной после уроков решать примеры, потому что сама я не справляюсь и вместо домашнего задания приношу пустые тетради в клеточку. Но и это бессмысленно. Не умеет делиться без остатка декларируемая ею уверенность, что на сей раз у меня получится, нужно только постараться, а моя извечная наивность, будто время, пожертвованное ею на объяснения, сблизит нас, лишь множит безнадежно неверные ответы, путает числа, не понимает правил, ни на что не годится. А упало, Б пропало. Сближения не получается. Что осталось на трубе?

Кто-то собирает марки или значки, обертки от шоколада или поздравительные открытки, я коллекционирую хорошие стихи, ведь это большая редкость. В обществе книголюбов бывают в основном многотомные издания классиков с золотыми вензелями на обложке. Наши мамы свято верят в то, что они необходимы, как соль, и в средней школе без них совершенно невозможно обойтись, оттого все валсарбские книжные полки выдержаны приблизительно в одной цветовой гамме переплетов и корешков. Нельзя сказать, что в обществе книголюбов совсем не бывает стихов, но их забирают себе важные работники. Более важные, чем моя мама.

Мне и раньше нравилось звучание совпадающих слов, лет с пяти я складывала их столбиком вместо цифр, но сейчас просто не могу остановиться, хожу и без конца что-то рифмую. Таня уверена, что стихи – это скучно, а правила из учебников понимать гораздо важнее. Легко ей говорить, если у нее в голове всего поровну. У многих людей, я заметила, мозг аккуратно разделен пополам. В одной половине лежит касса с буквами, в другой находится касса с цифрами. Так вот – у меня не находится. Мне при рождении достался двойной комплект букв.

Быстро и качественно отвлекаться от всяких печальных дум помогают слова-перевертыши, которые я тоже коллекционирую. Иногда слово, прочитанное наоборот, противоположно по значению основному слову, иногда дополняет его. Куртка – акт рук, кожа – ажок, дорога – агород, чемодан – надо меч.

Еще я, как и прежде, не оставляю попыток написать настоящее стихотворение сама, но не могу найти подходящую тему. Надо сказать,